С самого детства, точнее, с шести лет, когда я впервые увидел Ахматову, ее образ накрепко соединился в моем воображении с Ленинградом...

Уже само появление Ахматовой в моей мальчишеской жизни было необычайно значительно и впечатляюще. Может быть, отчасти причиной тому послужило и поведение старших и постоянное упоминание ее имени в разговорах о Ленинграде. Когда вместе с мамой я переехал в дом, где поселились писатели , вокруг нас появилось столько людей, связанных с событиями литературной жизни, с поэзией и непосредственно с Анной Андреевной, что в моем ребячьем сознании она сразу заняла особое, даже несколько таинственное, вроде инопланетянское место.

Наша квартира помещалась в первом этаже, у самой земли, так что летом я отправлялся во двор не иначе как через окно; комнатки были маленькие, и потому диван, стоявший в главной комнате и занимавший большую ее часть, являлся в то же время и самым парадным местом. Здесь усаживали особо почетных гостей, а в дни детских праздников даже устраивали сцену. По-хозяйски, один на всем диване я имел право царствовать только в дни болезни, да и то при условии очень высокой температуры. Но каждый раз, когда из Ленинграда приезжала эта непохожая на московских маминых подруг дама, которую все называли по имени и отчеству, она сразу получала диван. Она забиралась с ногами и так возлежала на нем, когда хотела и сколько хотела. Опершись на подушку, она могла и пить кофе, и читать, и принимать гостей. Она не только приезжала из Ленинграда, но и сама вся, по моим понятиям, была ленинградская. Ее прическа с длинной аккуратной челкой, какие-то особенно просторные длинные платья, позволявшие легко располагаться на диване, огромный платок, медленные движения, тихий голос - все было совершенно ленинградское.

Еще до войны мама взяла меня с собой на гастроли в Ленинград, и тогда впервые я увидел его наяву. ...Специально для младшего поколения была устроена экскурсия и в Царское Село , и Ахматова целый день водила нас по самым таинственным уголкам парка. Следующий и последний раз я был с ней в этих местах после войны. Никаких особенно выгодных для рассказа событий в тот день не было, и только само согласие Ахматовой отправиться в Царское Село делало нашу поездку совершенно исключительной. После войны она как бы навсегда рассталась с местами своей молодости. В стихах 1944 года есть такая строка:

На прошлом я черный поставила крест. Так что ее намерение побывать в Царском Селе десятью годами позже окончания войны было для меня совершенно неожиданно и скорее тревожно, чем празднично. Я и теперь не берусь гадать, что заставило Анну Андреевну после многих лет именно в этот день осени пройти через весь Дворцовый парк, но ни минуты не сомневаюсь, что повод был важным и значительным. Когда мы приехали, ни одной машины у входа не оказалось, да и посетителей, обычно дожидающихся экскурсии, я не заметил. Я уже собирался ставить машину, когда Анна Андреевна вдруг предложила мне ехать дальше. Мы медленно обогнули всю ограду и оказались у полуразрушенных задних ворот. Тогда реставрация еще только начиналась, и большинство строений носило отпечаток войны. Тут Анна Андреевна попросила остановиться. Мы вылезли из старенького "Москвича", из той самой первой и любимой моей машины, которая называлась "Аннушка" или "Анечка", за что в свое время я расплатился ужасными днями стыда и угрызений совести, но это было позже и об этом рассказ особый. Мы долго бродили по неубранным аллеям и заросшим дорожкам, останавливаясь в каких-то, на первый взгляд, ничем не замечательных местах. Редко и очень ровно в осеннем воздухе звучал совершенно спокойный, но невероятно захватывающий внимание, неподражаемо спокойный голос Ахматовой. Помню, что в тот день голова ее была покрыта большим черным платком. И всё вместе - неяркий тихий день, каких бывает большинство в нашей долгой осени, полуразрушенные перила мостов с разбитыми декоративными вазами, недвижная черная вода в заросших берегах, пустые покосившиеся, словно покинутые своими изваяниями мраморные пьедесталы на перекрестках и темная фигура пожилой женщины в платке, - все это составляло мир какой- то хрестоматийно русской картины, тем более поразительной, что она все- таки оставалась живой и была еще пронизана пахучим сыроватым воздухом, гулкими криками птиц, неторопливым журчанием переливающейся через запруды воды. Я помню все это так подробно, потому что мне показалось, что тогда там мог бы быть сделан особенно выразительный и точный портрет Ахматовой послевоенного времени.

Мы медленно шли по дорожкам. Отдельные фразы и замечания Анны Андреевны нельзя было сложить в последовательный рассказ, хотя она, видимо, просто в силу деликатности старалась что-то пояснить мне во время прогулки. Но, как и в другие сложные минуты жизни, Ахматова тогда была особенно сдержанной в словах и суховато-жесткой в проявлении каких бы то ни было чувств. Она не останавливалась в печальных позах, не припоминала, морща лоб, что было тут, а что там. Она шла, как человек, оказавшийся на пепелище выгоревшего дотла дома, где среди исковерканных огнем обломков с трудом угадываются останки знакомых с детства предметов.

В жаркие дни он любил прятаться здесь, - с едва уловимым оттенком нежности сказала Анна Андреевна, когда мы проходили буйно поросший зеленью уголок острова. Я пригляделся: в глубине, за кривыми тонкими стволами, торчал ржавый скелет железной скамьи, поставленной еще в лицейские времена.

Здесь лежала его треуголка

И растрепанный том Парни. К островку перекинут только один мостик. Я взглянул на него и вдруг ясно всем существом своим ощутил близость, вернее, реальность пушкинского бытия. Точное указание места как-то выдвинуло и словно материализовало его фигуру. И в самом деле, он мог пройти сюда только этим путем, по этим потертым чугунным плитам, и сидеть только здесь - другого, более укромного уголка на острове нет. А эта почти современная по форме железная скамья, запрятанная на самом берегу в кустах, будто нарочно была избрана Пушкиным, чтобы пережить все и остаться на своем месте даже тогда, когда стоящий в нескольких шагах каменный павильон содрогнулся от взрыва...

Анна Андреевна обогнула изуродованное строение и, взойдя на широкую растрескавшуюся ступеньку, провела рукой по краю кирпичной раны.

Тут был какой-то секрет, - сказала она, - ведь места совсем мало, а инструменты звучали, как возле органа. Здесь все любили играть... Видимо, в павильоне музыкальные вечера бывали и при Пушкине, но теперь Анна Андреевна уже говорила о своей юности. Меня поразило не столько то, что интонация, с которой она сказала об убежище поэта, ничуть не изменилась, когда речь зашла о музыке и ее собственных впечатлениях, сколько то удивительно мудрое, несколько пренебрежительное отношение к варварству, которое она сохранила на протяжении всего дня. Ее светлые внимательные глаза подолгу в упор смотрели на изображенные, наверняка знакомые ей в каждом изгибе лепные украшения, на обломки статуй, на выгоревшие черные окна тех комнат, где ей не раз приходилось бывать, но в этих глазах не было ни удивления, ни злобы, ни слез. Мне даже почудилось, что сказанное в стихах о Ленинграде было для нее и клятвой, данной перед лицом всех неисчислимых потерь.

Но мнится мне: в сорок четвертом,

И не в июня ль первый день,

Как на шелку возникла стертом

Твоя страдальческая тень.

Еще на всем печать лежала

Великих бед, недавних гроз,

И я свой город увидала

Сквозь радугу последних слез. Я оторопел перед мужеством и духовной силой этой больной, старой женщины. Память и достоинство - вот и все, что она могла противопоставить всей этой чудовищной реальности. Может показаться странным, что, вспоминая о поэте, воспевшем тончайшие движения женской души, я то и дело говорю о мужестве, о силе, о ясности взгляда, но - да простят мне настоящие биографы Ахматовой - без этой стороны ее человеческой натуры не могли бы явиться и многие строки ее сочинений, не мог бы возникнуть и тот покоряющий своей сложнейшей гармонией образ "человека на все времена", который и сейчас притягивает множество довольно далеких от поэзии людей. Оборвись жизнь Ахматовой раньше, чему было предостаточно возможностей, не проживи она, вопреки туберкулезу, голоду, тифу, инфарктам, назло всем превратностям судьбы такую полную, а главное, ничем не прикрытую, ни от чего не защищенную человеческую жизнь, люди никогда бы не узнали, что скрывается за ее поэтической маской, чем обеспечиваются строки ее прекрасных стихов.

Человеческие изменения, происходившие с Ахматовой, довольно ясно отражены даже в самом простом подборе ее фотографий. Она менялась вместе со временем, но оставалась собой, ее голос никогда невозможно было перепутать с другими. Жизнь безжалостно разрушала ее человеческие убежища, оставляя один на один со всем тем, что происходило вокруг, выплавляя из ее души, из ее судьбы все новые и новые строки золотых стихов. Времени было угодно, чтобы она не только пережила войны, выпавшие на долю ее поколения, но еще и оказалась ленинградкой в самой страшной из них.

А не ставший моей могилой,

Ты, гранитный, кромешный, милый,

Побледнел, помертвел, затих.

Разлучение наше мнимо:

Я с тобою неразлучима,

Тень моя на стенах твоих,

Отраженье мое в каналах,

Звук шагов в Эрмитажных залах... Постепенно, год за годом, обнажалась поэтическая и человеческая суть Ахматовой, та внутренняя целостность и сила, которые позволяли ей до последнего дня оставаться верной своему призванию. Многие справедливо замечали, что в конце жизни Ахматова была похожа на портреты времен Возрождения. Судя по рисунку Леонардо да Винчи, где он изобразил себя стариком, она действительно вполне могла бы быть его сестрой, но в то же время и переодетым дожем Венеции и генуэзским купцом. Однако самое интересное в этом наблюдении то, что она действительно и по духу, и по осанке, и по широте своих взглядов, и по разнообразию земных интересов была человеком формации Возрождения со всеми вытекающими из этой принадлежности выгодами, противоречиями, потерями и лишениями. Иными словами, ее уделом был не тихий музейный зал с уже обожествленными экспонатами, а, скорее, сама та раздираемая противоречиями, пронизанная жестоким противоборством жизнь, в круговороте которой поэт оказывался трибуном и борцом, художник - мыслителем, а мореплаватель - ученым.

Глубочайшая связь стихов Ахматовой с ее личностью, судьбой, со всем, что ее окружало, породило удивительный резонанс. Теперь, когда ее нет, но большинство сочинений стало известно публике, оказалось, что и без пояснения специалистов, а просто из стихотворений, статей, кусочков прозы Анны Андреевны люди легко и верно составляют ее портрет. Для меня несомненно, что эта близость, понятность любых, даже на первый взгляд весьма личных стихов Ахматовой объясняется прежде всего тем, что она до конца разделила и пронесла на своих плечах судьбу современников.

Я была тогда с моим народом,

Там, где мой народ, к несчастью, был. Очень трудно указать, выявить ту сложную связь, которая пронизывает любые настоящие стихи и впрямую накоротко соединяет их с личностью, с самой будничной жизнью поэта. Но она есть и, по моему глубокому убеждению, не обрывается никогда, оставаясь подлинной даже в самых прозаических обстоятельствах. Помню, я должен был что-то сделать для Анны Андреевны - не то сбегать куда-то, не то отыскать нужную ей книгу - и потому, вернувшись домой, уже с порога спросил, где Анна Андреевна. - В больнице, - был ответ. Я опешил. - Врач со "скорой" предполагает разрыв сердца. - Когда это случилось? - Утром во время завтрака. - Как же, когда я сам завтракал с ней?! К вечеру все подтвердилось. Это был обширнейший инфаркт. Жизнь Ахматовой повисла на волоске... Даже говорить с ней было запрещено, и врач допытывался у домашних, как это произошло: не упала ли больная и не ударилась ли как-то при этом, долгой или внезапно короткой была боль, теряла ли она сознание - и все тому подобное. Но ничего "тому подобного", типичного для такого сердечного удара, не было.

Мы сидели за столом и завтракали. Надобно сказать, что под руководством Ардова завтрак в нашем доме превращался в бесконечное, нередко плавно переходящее в обед застолье. Все, приходившие с утра и в первой половине дня - будь то школьные приятели братьев, студенты с моего курса, артисты, пришедшие к Виктору Ефимовичу по делам, мамины ученики или гости Анны Андреевны, - все прежде всего приглашались за общий стол и, выпив за компанию чаю или "кофию", как говорила Ахматова, невольно попадали в круг новостей и разговоров самых неожиданных. А чашки и какая-то нехитрая еда, между делом сменяющаяся на столе, были не более чем поводом для собрания, вроде как в горьковских пьесах, где то и дело по воле автора нужные действующие лица сходятся за чаепитием. В этом круговороте постоянными фигурами были только Ахматова и Ардов. Он спиной к окну в кресле, она - рядом, в углу дивана. Оба седые, красиво старые люди, они много лет провожали нас, напутствуя и дружески кивая со своих мест, в институты, на репетиции, в поездки, на свидания, а в общем-то, в жизнь. В то утро все шло обычным порядком, только я выпадал первым и, поскольку нужно было уходить, старался по-настоящему съесть бутерброд и успеть выпить чаю. Дождавшись окончания очередной новости, которую принес кто-то из сидящих за столом, Анна Андреевна не спеша поднялась. - Я на минуту вас покину, - сказала она. Взяла, как обычно, лежащую на диване сумочку, с которой никогда не расставалась, и направилась к двери.

Анна Андреевна, я уже должен сейчас уходить, вы просили... - начал было я. Ахматова повернулась, опираясь на полуоткрытую дверь.

Бога ради, не думайте об этом, Алеша. Мы все решим вечером, - сказала она примирительно и, не торопясь, спокойно вышла из комнаты. Я ушел. Через некоторое время, заварив очередную порцию свежего чая, мама заглянула в каморку Анны Андреевны. Ахматова лежала неподвижно, сумка была аккуратно поставлена на стул, туда, где стояла обычно, и только смертельная бледность лица заставила маму зайти в комнату. Врач не верил этому рассказу. Тогда он еще не знал Анну Андреевну, вернее, эта грузная старуха еще не соединялась в его воображении с тем поэтом, который несколькими годами раньше написал, обращаясь к страдающим в осаде людям:

Час мужества пробил на наших часах,

И мужество нас не покинет. Мужество не покидало Анну Андреевну никогда, и полагаю, что это вполне естественно, поскольку мужество - качество, отличающее людей высшего порядка и по иронии судьбы стоящее на противоположном конце от тех мышечно-звериных признаков, которыми природа наделяет сильный пол. Человеческое мужество представляет собой силу, почти всегда направленную внутрь себя, в то время как звериное - чаще напоказ, в сторону окружающих, главным образом более слабых.

Анна Андреевна позволяла себе иронизировать по поводу собственных знаменитейших стихов. И это ничуть не противоречило ее внешней царственности, не нарушало ее внутренней поэтической гармонии. Напротив, только дополняло и обогащало ее образ, сообщая ему то четвертое измерение, по которому Мандельштам отличал поэзию от рифмованных строк. Помню, как однажды, когда "завтраканье" уже перевалило за полдень, в комнате появилась скромная, совсем еще юная поклонница Ахматовой. Оторопев от развязности и сумбурности разговора, который шел в присутствии ее кумиpa, она после долгого молчания почтительно и скромно попросила Анну Андреевну надписать ей книгу, которую, как святыню, держала в руках. Глубокая искренность и невероятное волнение, прозвучавшие в голосе этой девушки, точно пристыдили сидящих за столом: все как-то почтительно подтянулись, будто разом вспомнили чин, звание, возраст и значение Ахматовой, а еще вернее сказать, приняли на себя те роли, которые должны бы играть в присутствии Ахматовой, по разумению этой поклонницы. Анна Андреевна извинилась и, забрав свою сумочку, пригласила гостью в каморку... Они удалились, разговор за столом быстро восстановился, но все-таки теперь шел в несколько приглушенных тонах, поскольку никому не хотелось подводить Анну Андреевну в глазах непорочной представительницы читающей публики. Через некоторое время Ахматова в сопровождении раскрасневшейся и еще более взволнованной поклонницы вернулась в столовую и, предложив ей чашку чая, заняла свое место. Девушка молча глотала кипяток, и даже спокойные слова Анны Андреевны никак не снимали ее напряжения. Всякий не совсем бессердечный человек, попав в круг такой сцены, невольно покажется себе чуточку развязным - уж слишком явственно все существо этой случайной посетительницы отражало истинное значение Ахматовой. Поэтому, когда не проронив ни слова, девушка, ко всеобщему облегчению, благополучно проглотила последнюю каплю чая и, молча поклонившись, ушла, никто из оставшихся за столом как-то не решался первым возобновить разговор. Образовалась пауза, в которой все как бы впервые, наново устраивались, рассаживались вокруг Анны Андреевны. А она, ни на кого не глядя, точно не замечая этого замешательства, занималась своей чашкой. Вдруг, так и не отрываясь от чая, а только высоко, чисто по-ахматовски, подняв брови, она подчеркнуто драматично продекламировала, медленно роняя слова:

Сжала руки под темной вуалью...

"Отчего ты сегодня бледна?" - и подняла лукаво смеющиеся глаза. Вся напряженная, тяжелая холодность минуты треснула, как лед, и живая веселая вода вырвалась на простор. С того дня всех поклонниц Анны Андреевны мы делили по ее стихам и соответственно им легко и весело соблюдали ритуал свидания поэта и читателя.

Но самое безжалостное, публичное издевательство над стихами Анны Андреевны устраивалось в виде представления. Гости, которых Ахматова развлекала таким образом, особенно преданные почитатели, каменели и озирались, точно оказавшись вдруг в дурном сне. Теперь я могу засвидетельствовать, что вся режиссура и подготовка этого домашнего развлечения принадлежат самой Анне Андреевне. Хотя, конечно, тут есть и своя предыстория.

Когда, вернувшись в Москву, на эстраде вновь появился Вертинский , кажется, не было человека, который избежал бы увлечения этим артистом.

Благодаря множеству общих друзей Вертинский скоро появился и в доме Ардова. А на лето наши семьи поселились в дачном поселке Валентиновка , где издавна отдыхали многие актеры театра, певцы, писатели и художники. Таким образом я получил возможность не только часто бывать на концертах Александра Николаевича, но и наблюдать его дома. Необычайно доброжелательный, остроумный и какой-то открыто талантливый человек, Вертинский легко заражал окружающих своей фантазией и постоянно поддерживал малейшие проблески творческих начинаний, так что ни одно домашнее торжество не обходилось без выдумки и всяческих веселых сюрпризов. И вот для одного из таких дачных собраний силами молодежи Давид Григорьевич Гутман подготовил Вертинскому ответное представление, в котором я должен был изобразить самого Александра Николаевича.

Александр Николаевич смеялся больше всех и после подготовленного номера заставил меня спеть еще несколько куплетов из разных песен. Надо сказать, что секрет успеха заключался не столько в самом исполнении, сколько в невероятном знании материала. Кроме слов всего репертуара Вертинского, бывая на концертах, я выучил и все его жесты, притом не только вообще присущие ему, а точно к каждому куплету. С тех пор номер и остался для разных домашних и студенческих развлечений. Постепенно я настолько приспособился к пластике и характеру интонации, что легко подменял текст, заменяя слова песен нужными к случаю сочинениями. Особенно несуразно и смешно звучали в манере салонного романса стихи Маяковского. Анна Андреевна не раз заставляла меня повторять эти пародии и таким образом прекрасно знала весь мой репертуар. И вот однажды при большом собрании гостей после чтения стихов, воспоминаний и всяческих рассказов вечер постепенно перешел в веселое застолье. Стали перебирать сценические накладки, изображали актеров, читали пародии и так постепенно добрались до Вертинского. Ничего не подозревая, я изобразил несколько куплетов, в том числе и на стихи Маяковского, и уже собирался уступить площадку следующему исполнителю, как вдруг Анна Андреевна сказала:

Алеша, а вы не помните то, что Александр Николаевич поет на мои стихи? Я, конечно, помнил переложенные на музыку строки Ахматовой

"Темнеет дорога приморского сада...", но Вертинский в те годы не включал этот романс в программу концертов, и его можно было слышать только в граммофонной записи. На этом основании я и стал отговариваться от опасного номера.

Но это неважно, - улыбнулась Анна Андреевна,- тогда какие- нибудь другие, как вы берете из Маяковского... Пожалуйста, это очень интересно. Так я во второй раз оказался лицом к лицу с автором. Только теперь напротив меня вместо Вертинского сидела Ахматова, а вокруг, как и тогда, - несколько притихшие настороженные гости. Отступать было некуда, мой верный аккомпаниатор уже наигрывал знакомые мелодии. Здесь следует заметить, что даже переложение Маяковского выглядит не столь противоестественно и разоблачающе, как в случае с Ахматовой, потому что у него речь идет все-таки от лица мужчины, в то время как сугубо женские признания и чувства Ахматовой в соединении с жестом и чисто мужской позицией Вертинского превращаются почти в клоунаду.

Я сразу почувствовал это и потому решительно не знал, что же делать. Тогда, как бы помогая, Анна Андреевна начала подсказывать на выбор разные стихи. И тут мне стало совсем не по себе - это были строки ее лучших, известнейших сочинений... Но она явно не хотела отступать. В такие минуты глаза Ахматовой, вопреки царственно-спокойной позе, загорались лукаво-озорным упрямством и, казалось, она готова принять любые условия игры. Подсказывая, как опытный заговорщик, каждое слово, она наконец заставила меня спеть первые строки. Я осмелел, и романс стал понемногу обретать свою веселую форму. Так в тот раз Анна Андреевна публично организовала и поставила этот свой пародийный номер, которым потом нередко "угощала" новых и новых гостей. Думаю, многие из них и сегодня не простили мне того, что я делал со стихами Ахматовой, поскольку не знали ни происхождения этой пародии, ни той лукавой мудрости и внутренней свободы, с которыми Ахматова относилась к любым, в том числе и своим собственным творениям. Все это можно бы оставить в сундуке сугубо домашних воспоминаний и не связывать с представлениями о поэзии Ахматовой, но в таких, несколько варварских развлечениях, а главное, в том, как относятся к ним сами герои, мне всегда чудится и некоторое проявление скрытой силы, ясности авторского взгляда на мир и на свое место в нем. Будучи совершенно явным исключением среди всех окружающих, Анна Андреевна никогда сама не огораживала свои владения, не исключала ни себя, ни свои стихи из окружающей ее жизни.

Она всегда охотно читала свои новые сочинения друзьям, людям разных поколений и спрашивала их мнение и слушала их противоречивые суждения, а главное, до последних дней действительно была способна слышать то, что они говорили.

Всегда оставаясь собой, Анна Андреевна тем не менее удивительно быстро и деликатно овладевала симпатией самых разных людей, потому что не только взаправду интересовалась их судьбой и понимала их устремления, но и сама входила в круг их жизни, как добрый и вполне современный человек. Только этим я могу объяснить ту удивительную непринужденность и свободу проявлений, то удовольствие, которое испытывали мои сверстники - люди совсем иного времени, положения и воспитания, - когда читали ей стихи, показывали рисунки, спорили об искусстве или просто рассказывали смешные истории.

Убеленные сединами солидные посетители, которые навещали Ахматову в Будке, не на шутку смущались, найдя за ветхим забором вместо тихой обители у куста знаменитой бузины настежь распахнутый дом. Во дворе валялись велосипеды, стояли мотоциклы и бродили по-домашнему одетые молодые люди. Одни разводили костер, другие таскали воду, а третьи шумно сражались в кости, расположившись на ступенях веранды. В соответствии с испугом гостя и серьезностью его визита эта публика, конечно, сразу несколько стихала, приобретая необходимую долю приличия, но кипевшая вокруг дома жизнь отнюдь не прекращалась и не теряла первоначального направления. Анна Андреевна очень чинно уводила посетителя в свою комнату, говорила с ним о делах, угощала чаем или "кофием", а потом, если находила это нужным, приглашала гостя на веранду к общему столу. - Эти молодые люди очень помогают нам,- сказала Анна Андреевна одному весьма важному человеку перед тем, как представить нас по именам. Гость вежливо улыбнулся, но в глазах его вновь возникло то замешательство, которое появилось, когда он шагнул за калитку, и от этого я вдруг как-то со стороны взглянул на нашу компанию. Наверное, с точки зрения этого почтенного ученого, мы выглядели странновато. За столом, если не считать хрупкой Анечки Пуниной и милой старушки, которая хлопотала с посудой, сидела пестрая компания здоровенных парней, любой из которых вполне мог бы не то что обслужить, но ограбить две такие дачи вместе с зимним запасом дров. Примерно такие соображения довольно явственно и отразились на лице почтенного гостя. Боюсь говорить за Анну Андреевну, но в ту минуту мне показалось, что она рассчитывала на этот эффект и теперь была вполне довольна. А кончилось все наилучшим образом. Без малейшего усилия Анна Андреевна взяла на себя роль переводчика, и, хотя переводить ей приходилось не только с языка на язык, но еще и через два поколения, каждое из которых обладало своими симпатиями, она легко находила то, что оставалось живым, понятным и увлекательным для обеих сторон.

Ученый оказался замечательным и очень общительным человеком. Натянутость скоро исчезла, всем стало интересно и весело. Еще и еще раз неистово трещал мотоцикл, прыгавший по сосновым корням на дороге от дачи к магазину. Анна Андреевна всячески поднимала акции каждого из нас, так что к вечеру получилось, что за столом собрались люди, каждый из которых в своей области чуть ли не такого же значения, как и сам профессор.

Вообще на таких "балах" и нечаянных встречах мы представали перед гостями Анны Андреевны более умными, образованными, талантливыми, интересными, чем были на самом деле. Шутя и не шутя Ахматова всегда вроде бы между прочим завышала не только наши достижения и способности, но при удобном случае и чины. И это было бы просто мило и смешно, если бы теперь не оказалось, что многое из того, что сделано подле нее, вернее, в кругу ее внимания, и в самом деле лучше, значительнее, интереснее, чем то, что появлялось в замысле, в черновике или в эскизе. Кто знает, может быть, люди именно потому так легко, надолго и охотно прикипали к ее жизни, что становились значительнее, талантливее, сильнее самих себя. Думаю, у каждого, кто бывал с Ахматовой, найдутся какие-то примеры, иллюстрирующие этот эффект возвышения, но они будут столь же различны, сколько не похожи характеры и судьбы окружавших ее людей.

Вариант № 6609834

При выполнении заданий с кратким ответом впишите в поле для ответа цифру, которая соответствует номеру правильного ответа, или число, слово, последовательность букв (слов) или цифр. Ответ следует записывать без пробелов и каких-либо дополнительных символов. Ответами к заданиям 1—26 являются цифра (число) или слово (несколько слов), последовательность цифр (чисел).

Если вариант задан учителем, вы можете вписать или загрузить в систему ответы к заданиям с развернутым ответом. Учитель увидит результаты выполнения заданий с кратким ответом и сможет оценить загруженные ответы к заданиям с развернутым ответом. Выставленные учителем баллы отобразятся в вашей статистике. Объём сочинения — не менее 150 слов.

Версия для печати и копирования в MS Word

Ука-жи-те но-ме-ра пред-ло-же-ний, в ко-то-рых верно пе-ре-да-на ГЛАВ-НАЯ ин-фор-ма-ция, со-дер-жа-ща-я-ся в тек-сте. За-пи-ши-те но-ме-ра этих пред-ло-же-ний.

1) В XIX веке лон-дон-цы бо-ро-лись с на-до-ев-шей пылью, за-пре-щая то-пить печи и ка-ми-ны ка-мен-ным углём, од-на-ко до конца спра-вить-ся с про-бле-мой им не уда-лось.

2) В XIX веке пыли на ули-цах Лон-до-на было много, и это было свя-за-но с тем, что дома лон-дон-цев отап-ли-ва-лись ка-мен-ным углём.

3) Ан-глий-ский физик XIX века Дж. Г. Стокс понял, какую серьёзную угро-зу пред-став-ля-ет пыль для че-ло-ве-че-ства, когда за-ни-мал-ся во-про-сом очист-ки лон-дон-ско-го воз-ду-ха от пыли, до-са-ждав-шей го-ро-жа-нам.

4) На-ли-чие пыли в Лон-до-не не осо-бен-но бес-по-ко-и-ло го-ро-жан, над этой про-бле-мой впер-вые за-ду-мал-ся физик Дж. Г. Стокс, за-ло-жив-ший позже ос-но-вы га-зо-очист-ки.

5) О том, что пыль в недалёком бу-ду-щем может пре-вра-тить-ся в мас-штаб-ную про-бле-му для че-ло-ве-ка, впер-вые за-ду-мал-ся ан-глий-ский физик Дж. Г. Стокс, когда в XIX веке за-ни-мал-ся про-бле-мой очист-ки воз-ду-ха в Лон-до-не, где ко-ли-че-ство пыли было не-ма-лым.

Ответ:

Какое из при-ведённых ниже слов (со-че-та-ний слов) долж-но сто-ять на месте про-пус-ка во вто-ром (2) пред-ло-же-нии тек-ста? Вы-пи-ши-те это слово (со-че-та-ние слов).

По-это-му

Из-за этого

Кроме того,

Ответ:

Про-чи-тай-те фраг-мент сло-вар-ной ста-тьи, в ко-то-рой при-во-дят-ся зна-че-ния слова МЕРА. Опре-де-ли-те, в каком зна-че-нии это слово упо-треб-ле-но в пер-вом (1) пред-ло-же-нии тек-ста. Вы-пи-ши-те цифру, со-от-вет-ству-ю-щую этому зна-че-нию в при-ведённом фраг-мен-те сло-вар-ной ста-тьи.

МЕРА , -ы, ж.

1) Еди-ни-ца из-ме-ре-ния. М. веса.

2) Пре-дел, в ко-то-ром осу-ществ-ля-ет-ся, про-яв-ля-ет-ся что-н. Знать меру .

3) Сред-ство для осу-ществ-ле-ния чего-н., ме-ро-при-я-тие. Меры предо-сто-рож-но-сти.

4) Рус-ская на-род-ная еди-ни-ца ёмко-сти из-ме-ре-ния сы-пу-чих про-дук-тов, а также сосуд для из-ме-ре-ния их. М. овса.

Ответ:

В одном из при-ведённых ниже слов до-пу-ще-на ошиб-ка в по-ста-нов-ке уда-ре-ния: НЕ-ВЕР-НО вы-де-ле-на буква, обо-зна-ча-ю-щая удар-ный глас-ный звук. Вы-пи-ши-те это слово.

про-жИв-ший

на-вра-лА

сли-вО-вый

до-нЕль-зя

Ответ:

В одном из при-ведённых ниже пред-ло-же-ний НЕ-ВЕР-НО упо-треб-ле-но вы-де-лен-ное слово. Ис-правь-те ошиб-ку и за-пи-ши-те это слово пра-виль-но.

Учёный был ЗА-ЧИ-НА-ТЕ-ЛЕМ фи-зи-ки твёрдого тела и фи-зи-ки низ-ких тем-пе-ра-тур в Кем-бри-дже.

Перед нами был не-ко-гда ДОБ-РОТ-НЫЙ офи-цер-ский дом с пар-ком и фон-та-на-ми, с видом на Неву.

Нет, у неё не со-всем зелёные глаза, у неё такие… зе-ле-но-ва-то-карие, БО-ЛО-ТИ-СТО-ГО цвета.

Юрка вы-греб всю име-ю-щу-ю-ся в его кар-ма-нах скуд-ную НА-ЛИЧ-НОСТЬ, но этого было мало для со-вер-ше-ния же-лан-ной сдел-ки.

Приз ЗРИ-ТЕЛЬ-СКИХ сим-па-тий до-стал-ся самой мо-ло-дой участ-ни-це твор-че-ско-го кон-кур-са.

Ответ:

В одном из вы-де-лен-ных ниже слов до-пу-ще-на ошиб-ка в об-ра-зо-ва-нии формы слова. Ис-правь-те ошиб-ку и за-пи-ши-те слово пра-виль-но.

столы для КУ-ХОНЬ

в ТЫ-СЯ-ЧА ВОСЬ-МИ-СО-ТОМ году

много МА-КА-РОН

БОЛЕЕ КРА-СИ-ВЕЙ-ШИЙ пей-заж

Ответ:

Уста-но-ви-те со-от-вет-ствие между грам-ма-ти-че-ски-ми ошиб-ка-ми и пред-ло-же-ни-я-ми, в ко-то-рых они до-пу-ще-ны: к каж-дой по-зи-ции пер-во-го столб-ца под-бе-ри-те со-от-вет-ству-ю-щую по-зи-цию из вто-ро-го столб-ца.

ГРАМ-МА-ТИ-ЧЕ-СКИЕ ОШИБ-КИ		ПРЕД-ЛО-ЖЕ-НИЯ
А) не-пра-виль-ное упо-треб-ле-ние па-деж-ной формы су-ще-стви-тель-но-го с пред-ло-гом Б) не-пра-виль-ное по-стро-е-ние пред-ло-же-ния с при-част-ным обо-ро-том В) на-ру-ше-ние связи между под-ле-жа-щим и ска-зу-е-мым Г) не-пра-виль-ное по-стро-е-ние пред-ло-же-ния с кос-вен-ной речью Д) на-ру-ше-ние в по-стро-е-нии пред-ло-же-ния с не-со-гла-со-ван-ным при-ло-же-ни-ем		1) Раз-бу-жен-ный Алёша гро-хо-том грома потом долго не мог за-снуть. 2) Ещё в юно-сти я очень по-лю-бил чи-тать, причём с оди-на-ко-вым увле-че-ни-ем читал как прозу, так и по-э-зию. 3) Анна Сер-ге-ев-на очень стро-гим го-ло-сом спро-си-ла, что был ли я вчера в ин-сти-ту-те. 4) Не успев за-кон-чить один рас-сказ, Ва-си-лий тут же при-нял-ся за дру-гой. 5) Тот, кто пришёл на ре-пе-ти-цию во-вре-мя, успе-ли вы-брать ко-стю-мы по сво-е-му вкусу. 6) Бла-го-да-ря гра-мот-ной по-ли-ти-ке ру-ко-вод-ства, пред-при-я-тие су-ме-ло вы-сто-ять в кри-зис-ный пе-ри-од. 7) Во-пре-ки на-стой-чи-вых уго-во-ров род-ствен-ни-ков, Дмит-рий при-нял ре-ше-ние о пе-ре-ез-де в Са-ра-тов. 8) В от-ли-чие от дру-гих со-вре-мен-ни-ков, В.С. Ми-ро-лю-бов при-зна-вал пи-са-тель-ский та-лант Ла-за-рев-ско-го и охот-но пе-ча-тал его про-из-ве-де-ния в своих из-да-ни-ях. 9) В ки-но-те-ат-ре «Ок-тяб-ре» со-сто-ял-ся пре-мьер-ный показ филь-ма и встре-ча с ре-жиссёром кар-ти-ны.

A	Б	В	Г	Д

Ответ:

Опре-де-ли-те слово, в ко-то-ром про-пу-ще-на без-удар-ная че-ре-ду-ю-ща-я-ся глас-ная корня. Вы-пи-ши-те это слово, вста-вив про-пу-щен-ную букву.

ст..ли-зо-вать

проск..чить

отв..рить (овощи)

прим..чание

л..ги-че-ский

Ответ:

Опре-де-ли-те ряд, в ко-то-ром в обоих сло-вах про-пу-ще-на одна и та же буква. Вы-пи-ши-те эти слова, вста-вив про-пу-щен-ную букву.

о..делка, (не-мно-го) по..кра-сить (забор)

и..пытал, не..деш-ний

пр..крыл, пр..стро-ил

пр..образ, р..ссы-пал

от..скать, спорт..гра

Ответ:

застр..вать

пе-рек-ле..вать

заш..вать

обидч..вый

Ответ:

Вы-пи-ши-те слово, в ко-то-ром на месте про-пус-ка пи-шет-ся буква Е.

услыш..нный

бор..шься

на-терп..шься

замет..вший

неча..нный

Ответ:

Опре-де-ли-те пред-ло-же-ние, в ко-то-ром НЕ со сло-вом пи-шет-ся СЛИТ-НО. Рас-крой-те скоб-ки и вы-пи-ши-те это слово.

Стоял уже да-ле-ко (НЕ)ЖАР-КИЙ, но сол-неч-ный сен-тябрь-ский день, мы с еге-рем от-пра-ви-лись на бо-ло-та по-на-блю-дать за пти-ца-ми.

В (НЕ)ЗА-ШТО-РЕН-НЫЕ даже тюлем окна лился хо-лод-ный лун-ный свет.

Когда Ели-за-ве-та, муза пи-са-те-ля, уеха-ла от него, чер-пать вдох-но-ве-ние ему стало (НЕ)ОТ-КУ-ДА.

Ценя в людях ис-крен-ность и (НЕ)ПРИ-ЕМ-ЛЯ более всего фальшь, этот дво-ря-нин пред-по-чи-тал дру-жить с кре-стья-на-ми, не-же-ли с лю-дь-ми сво-е-го

со-сло-вия.

Ольга, узнав о при-ез-де Саши, вы-бе-жа-ла с (НЕ)ПО-КРЫ-ТОЙ ничем го-ло-вой на за-сне-жен-ный двор.

Ответ:

Опре-де-ли-те пред-ло-же-ние, в ко-то-ром оба вы-де-лен-ных слова пи-шут-ся СЛИТ-НО. Рас-крой-те скоб-ки и вы-пи-ши-те эти два слова.

(ПО)ТОМУ спо-кой-ствию, что ца-ри-ло (ПО)ВСЮДУ, нам ка-за-лось, что дождя боль-ше не будет.

Парус обык-но-вен-но под-во-ра-чи-ва-ли внизу и при-спус-ка-ли толь-ко (ВО)ВРЕМЯ силь-ной бури, ЧТО(БЫ) умень-шить пло-щадь па-рус-но-сти.

(В)ТЕ-ЧЕ-НИЕ дня мы (В)ВОЛЮ на-лю-бо-ва-лись ут-ка-ми и по-то-му воз-вра-ща-лись домой в бодром рас-по-ло-же-нии духа.

Сло-жив сумку (В)ДВОЕ, Ар-се-ний быст-ро за-прыг-нул в лодку, она от его веса на-кло-ни-лась (В)БОК, но скоро вы-пра-ви-лась.

(ПО)НА-ЧА-ЛУ Егор-ке было очень страш-но, но он сумел со-брать волю в кулак, ТАК(ЧТО) никто не за-ме-тил его ко-рот-ко-го смя-те-ния.

Ответ:

Ука-жи-те все цифры, на месте ко-то-рых пи-шет-ся НН.

Анна Ах-ма-то-ва поз-во-ля-ла себе иро-ни-зи-ро-вать по по-во-ду своих зна-ме-ни-тей-ших сти-хов, и это ни-чуть не про-ти-во-ре-чи-ло её цар-стве(1)ости, не на-ру-ша-ло её внут-ре(2)ей по-э-ти-че-ской гар-мо-нии, а толь-ко обо-га-ща-ло её образ, со-об-ща-ло ему то «четвёртое из-ме-ре-ние», по ко-то-ро-му Ман-дель-штам от-ли-чал подли(3)ую по-э-зию от риф-мо-ва(4)ых строк.

Ответ:

Рас-ставь-те знаки пре-пи-на-ния . Ука-жи-те два пред-ло-же-ния, в ко-то-рых нужно по-ста-вить ОДНУ за-пя-тую. За-пи-ши-те но-ме-ра этих пред-ло-же-ний.

1) Книга Н. За-бо-лоц-ко-го «Столб-цы» стала за-мет-ной вехой не толь-ко в твор-че-стве са-мо-го поэта но и в по-э-зии того вре-ме-ни в целом.

2) Пер-со-на-жи в про-из-ве-де-нии бы-ва-ют глав-ны-ми или вто-ро-сте-пен-ны-ми сквоз-ны-ми или эпи-зо-ди-че-ски-ми а по своим ха-рак-те-рам де-лят-ся на по-ло-жи-тель-ных и от-ри-ца-тель-ных.

3) Лес-ные тро-пин-ки пры-га-ли по твёрдым кор-ням дубов и лип и моя не-ко-ва-ная ло-шадь на-ча-ла спо-ты-кать-ся.

4) Ни один эк-за-мен по ли-те-ра-ту-ре ни одно со-чи-не-ние не долж-ны об-хо-дить-ся без ис-поль-зо-ва-ния спе-ци-аль-но-го языка ли-те-ра-ту-ро-ве-де-ния его тер-ми-нов и по-ня-тий.

5) Сад у тётки сла-вил-ся со-ло-вья-ми да цве-та-ми да яб-ло-ка-ми.

Ответ:

Пет-ров-ская ре-фор-ма ре-ши-ла на-ци-о-наль-ные за-да-чи (1) со-здав го-су-дар-ствен-ность (2) обес-пе-чив-шую Рос-сии (3) двух-сот-лет-нее су-ще-ство-ва-ние в ряду глав-ных ев-ро-пей-ских дер-жав (4) и по-стро-ив одну из самых ярких куль-тур в ис-то-рии че-ло-ве-че-ской ци-ви-ли-за-ции.

Ответ:

Рас-ставь-те все не-до-ста-ю-щие знаки пре-пи-на-ния: ука-жи-те цифру(-ы), на месте ко-то-рой(-ых) в пред-ло-же-нии долж-на(-ы) сто-ять за-пя-тая(-ые).

Каким-то за-га-доч-ным об-ра-зом твор-че-ство Че-хо-ва (1) по сло-вам К. Чу-ков-ско-го (2) было для со-вре-мен-ни-ков пи-са-те-ля мо-раль-ной про-по-ве-дью, и этой про-по-ве-ди они под-чи-ня-лись так охот-но и ра-дост-но, как не под-чи-ня-лись бы (3) по-жа-луй (4) самым гром-ким нра-во-учи-тель-ным ло-зун-гам.

Ответ:

Рас-ставь-те все знаки пре-пи-на-ния: ука-жи-те цифру(-ы), на месте ко-то-рой(-ых) в пред-ло-же-нии долж-на(-ы) сто-ять за-пя-тая(-ые).

Боль-шой ху-до-же-ствен-ный та-лант Шо-ло-хо-ва (1) увя-да-ние (2) ко-то-ро-го (3) ока-за-лось не-из-беж-ным под воз-дей-стви-ем со-вет-ских идео-ло-ги-че-ских догм (4) в пол-ной мере сумел про-явить-ся в ро-ма-не «Тихий Дон».

Ответ:

Рас-ставь-те все знаки пре-пи-на-ния: ука-жи-те цифру(-ы), на месте ко-то-рой(-ых) в пред-ло-же-нии долж-на(-ы) сто-ять за-пя-тая(-ые).

Когда он го-во-рил о ме-ди-ци-не (1) это про-из-во-ди-ло какое-то новое и осо-бен-ное впе-чат-ле-ние (2) и после таких раз-го-во-ров мне ка-за-лось (3) что (4) если бы он за-хо-тел (5) то мог бы стать на-сто-я-щим учёным.

Ответ:

Какие из вы-ска-зы-ва-ний со-от-вет-ству-ют со-дер-жа-нию тек-ста? Ука-жи-те но-ме-ра от-ве-тов.

1) Закон Ар-хи-ме-да по-явил-ся бла-го-да-ря тому, что Ар-хи-мед, при-ни-мая ванну, по-чув-ство-вал, что в воде он ста-но-вит-ся легче.

2) Суть за-ко-на Ар-хи-ме-да за-клю-ча-ет-ся в том, что тело, по-гружённое в жид-кость, те-ря-ет в своём весе столь-ко, сколь-ко весит вы-тес-нен-ная телом жид-кость.

3) Каж-дый, кто спо-со-бен уви-деть крас-ки при-ро-ды, её цвета, ста-но-вит-ся ху-дож-ни-ком.

4) Люди, ко-то-рых ничто не удив-ля-ет, не знают за-ко-на Нью-то-на.

5) Че-ло-век дол-жен ду-мать над сло-ва-ми, учить-ся вы-би-рать самые точ-ные и пра-виль-ные слова, чтобы обо-га-щать свою речь.

(по Л.И. Лиходееву*)

*

Ответ:

Какие из пе-ре-чис-лен-ных утвер-жде-ний яв-ля-ют-ся вер-ны-ми ? Ука-жи-те но-ме-ра от-ве-тов.

Цифры ука-жи-те в по-ряд-ке воз-рас-та-ния.

1) В пред-ло-же-ни-ях 1–6 ве-ду-щий тип речи – опи-са-ние.

2) В пред-ло-же-ни-ях 7–10 пред-став-ле-но рас-суж-де-ние.

3) В пред-ло-же-ни-ях 11–17 пред-став-ле-но опи-са-ние.

4) Пред-ло-же-ние 16 про-ти-во-по-став-ле-но по смыс-лу со-дер-жа-нию пред-ло-же-ния 15.

5) Пред-ло-же-ние 33 ука-зы-ва-ет на при-чи-ну того, о чём го-во-рит-ся в пред-ло-же-ни-ях 31–32.

1)Однажды Архимед сел в ванну и вдруг почувствовал, будто стал легче. (2)Он и раньше садился в ванну, и многие до него делали то же самое. (3)Но до этого исторического случая никому и в голову не приходило, что тело, погружённое в жидкость, теряет в своём весе столько, сколько весит вытесненная телом жидкость. (4)Архимед удивился. (5)Когда он удивился – он задумался. (6)А когда он задумался – он открыл великую тайну природы.

(7)Может быть, всё это происходило и не так. (8)Но факт остаётся фактом: закон Архимеда существует, и те, кто получает «двойки» за незнание его, могут это подтвердить.

(9)Мне кажется, что все открытия происходят оттого, что люди неравнодушны. (10)Что они умеют удивляться.

(11)Скажем, сидел себе Ньютон в саду. (12)Смотрит – упало яблоко. (13)Ну, упало и упало. (14)Подыми и съешь. (15)Никого не удивляло это никогда. (16)А Ньютон удивился: «Почему это оно упало?» (17)Удивился, задумался и открыл закон всемирного тяготения.

(18)Конечно, всё это гораздо сложнее. (19)Всё это требовало огромного труда, огромных знаний. (20)Я рассказываю об этом так несложно потому, что это, наверно, тебе известно. (21)И потом я хочу сказать, что, если ты не умеешь удивляться, если ты равнодушен, скучно тебе будет жить на свете.

(22)Если бы люди не умели удивляться, я прямо не знаю, что с ними было бы. (23)Они ничего бы не придумали и ничего бы не открыли. (24)Они не умели бы выращивать хлеб, летать в космос. (25)И, кроме того, они не умели бы создавать музыку, сочинять стихи, рисовать картины.

(26)Вот идёт в лесу человек. (27)Слышит: поют птицы. (28)Ну, поют и поют, эка невидаль! (29)А иной удивится: очень необыкновенно и сладко поют. (30)И задумается...

(31)А другой человек удивится краскам и цветам природы. (32)И начнёт сам пробовать сочетать эти краски. (33)Получается картина.

(34)Третий, слушая человеческую речь, вникая в разговоры людей, вдруг удивится, как увлекательно и точно или, наоборот, нудно и неверно люди излагают свои мысли. (35)И сам начинает думать над словами, пробовать их в разных сочетаниях, строить из них предложения, примерять к действительности, искать самые точные и нужные слова.

(36)Конечно, есть люди, которых ничто не удивляет. (37)Они смотрят на мир как-то однобоко: чего бы покушать в этом мире или чего бы присвоить? (38)У них явные расхождения с Ньютоном. (39)Они бы это яблоко просто сжевали без всякого всемирного тяготения. (40)Они берут волшебный ковёр-самолёт и прибивают его на стенку, чтоб не летал. (41)Они цветами корову накормят, птицу и перья ощиплют, а что касается слов, так они ни разу не обратят внимания на то, о чём болтают.

(42)Очень скучные люди. (43)Прямо жалко их и даже как-то стыдно за них.

(44)А ты попробуй удивиться. (45)Всё в этом мире непросто. (46)Всё находится во взаимосвязи. (47)Поэтому существуют прекрасные вещи и прекрасные сказки. (48)Поэтому существуют мечты и реальность.

(49)Поэтому существуют дружба и борьба. (50)И настоящая музыка, и настоящая живопись, и настоящие стихи.

(51)И поэтому люди бывают счастливы.

(52)Жизнь удивительна. (53)И люди тоже удивительны. (54)И каждый, если бы захотел, мог бы увидеть и узнать в тысячу раз больше, чем знает и видит.

(по Л.И. Лиходееву*)

* Леонид Израилевич Лиходеев (1921–1994) – русский писатель, автор очерков, фельетонов, романа-эпопеи «Семейный календарь, или Жизнь от конца до начала».

Ответ:

Из пред-ло-же-ния 24–25 вы-пи-ши-те си-но-ни-мы (си-но-ни-ми-че-скую пару).

1)Однажды Архимед сел в ванну и вдруг почувствовал, будто стал легче. (2)Он и раньше садился в ванну, и многие до него делали то же самое. (3)Но до этого исторического случая никому и в голову не приходило, что тело, погружённое в жидкость, теряет в своём весе столько, сколько весит вытесненная телом жидкость. (4)Архимед удивился. (5)Когда он удивился – он задумался. (6)А когда он задумался – он открыл великую тайну природы.

(7)Может быть, всё это происходило и не так. (8)Но факт остаётся фактом: закон Архимеда существует, и те, кто получает «двойки» за незнание его, могут это подтвердить.

(9)Мне кажется, что все открытия происходят оттого, что люди неравнодушны. (10)Что они умеют удивляться.

(11)Скажем, сидел себе Ньютон в саду. (12)Смотрит – упало яблоко. (13)Ну, упало и упало. (14)Подыми и съешь. (15)Никого не удивляло это никогда. (16)А Ньютон удивился: «Почему это оно упало?» (17)Удивился, задумался и открыл закон всемирного тяготения.

(18)Конечно, всё это гораздо сложнее. (19)Всё это требовало огромного труда, огромных знаний. (20)Я рассказываю об этом так несложно потому, что это, наверно, тебе известно. (21)И потом я хочу сказать, что, если ты не умеешь удивляться, если ты равнодушен, скучно тебе будет жить на свете.

(22)Если бы люди не умели удивляться, я прямо не знаю, что с ними было бы. (23)Они ничего бы не придумали и ничего бы не открыли. (24)Они не умели бы выращивать хлеб, летать в космос. (25)И, кроме того, они не умели бы создавать музыку, сочинять стихи, рисовать картины.

(26)Вот идёт в лесу человек. (27)Слышит: поют птицы. (28)Ну, поют и поют, эка невидаль! (29)А иной удивится: очень необыкновенно и сладко поют. (30)И задумается...

(31)А другой человек удивится краскам и цветам природы. (32)И начнёт сам пробовать сочетать эти краски. (33)Получается картина.

(34)Третий, слушая человеческую речь, вникая в разговоры людей, вдруг удивится, как увлекательно и точно или, наоборот, нудно и неверно люди излагают свои мысли. (35)И сам начинает думать над словами, пробовать их в разных сочетаниях, строить из них предложения, примерять к действительности, искать самые точные и нужные слова.

(36)Конечно, есть люди, которых ничто не удивляет. (37)Они смотрят на мир как-то однобоко: чего бы покушать в этом мире или чего бы присвоить? (38)У них явные расхождения с Ньютоном. (39)Они бы это яблоко просто сжевали без всякого всемирного тяготения. (40)Они берут волшебный ковёр-самолёт и прибивают его на стенку, чтоб не летал. (41)Они цветами корову накормят, птицу и перья ощиплют, а что касается слов, так они ни разу не обратят внимания на то, о чём болтают.

(42)Очень скучные люди. (43)Прямо жалко их и даже как-то стыдно за них.

(44)А ты попробуй удивиться. (45)Всё в этом мире непросто. (46)Всё находится во взаимосвязи. (47)Поэтому существуют прекрасные вещи и прекрасные сказки. (48)Поэтому существуют мечты и реальность.

(49)Поэтому существуют дружба и борьба. (50)И настоящая музыка, и настоящая живопись, и настоящие стихи.

(51)И поэтому люди бывают счастливы.

(52)Жизнь удивительна. (53)И люди тоже удивительны. (54)И каждый, если бы захотел, мог бы увидеть и узнать в тысячу раз больше, чем знает и видит.

(по Л.И. Лиходееву*)

* Леонид Израилевич Лиходеев (1921–1994) – русский писатель, автор очерков, фельетонов, романа-эпопеи «Семейный календарь, или Жизнь от конца до начала».

(24)И, кроме того, они не умели бы со-зда-вать му-зы-ку, со-чи-нять стихи, ри-со-вать кар-ти-ны.

(25)Вот идёт в лесу че-ло-век.

Ответ:

Среди пред-ло-же-ний 44–54 най-ди-те такое, ко-то-рое свя-за-но с преды-ду-щим с по-мо-щью со-чи-ни-тель-но-го союза и форм слова. На-пи-ши-те номер этого пред-ло-же-ния.

1)Однажды Архимед сел в ванну и вдруг почувствовал, будто стал легче. (2)Он и раньше садился в ванну, и многие до него делали то же самое. (3)Но до этого исторического случая никому и в голову не приходило, что тело, погружённое в жидкость, теряет в своём весе столько, сколько весит вытесненная телом жидкость. (4)Архимед удивился. (5)Когда он удивился – он задумался. (6)А когда он задумался – он открыл великую тайну природы.

(7)Может быть, всё это происходило и не так. (8)Но факт остаётся фактом: закон Архимеда существует, и те, кто получает «двойки» за незнание его, могут это подтвердить.

(9)Мне кажется, что все открытия происходят оттого, что люди неравнодушны. (10)Что они умеют удивляться.

(11)Скажем, сидел себе Ньютон в саду. (12)Смотрит – упало яблоко. (13)Ну, упало и упало. (14)Подыми и съешь. (15)Никого не удивляло это никогда. (16)А Ньютон удивился: «Почему это оно упало?» (17)Удивился, задумался и открыл закон всемирного тяготения.

(18)Конечно, всё это гораздо сложнее. (19)Всё это требовало огромного труда, огромных знаний. (20)Я рассказываю об этом так несложно потому, что это, наверно, тебе известно. (21)И потом я хочу сказать, что, если ты не умеешь удивляться, если ты равнодушен, скучно тебе будет жить на свете.

(22)Если бы люди не умели удивляться, я прямо не знаю, что с ними было бы. (23)Они ничего бы не придумали и ничего бы не открыли. (24)Они не умели бы выращивать хлеб, летать в космос. (25)И, кроме того, они не умели бы создавать музыку, сочинять стихи, рисовать картины.

(26)Вот идёт в лесу человек. (27)Слышит: поют птицы. (28)Ну, поют и поют, эка невидаль! (29)А иной удивится: очень необыкновенно и сладко поют. (30)И задумается...

(31)А другой человек удивится краскам и цветам природы. (32)И начнёт сам пробовать сочетать эти краски. (33)Получается картина.

(34)Третий, слушая человеческую речь, вникая в разговоры людей, вдруг удивится, как увлекательно и точно или, наоборот, нудно и неверно люди излагают свои мысли. (35)И сам начинает думать над словами, пробовать их в разных сочетаниях, строить из них предложения, примерять к действительности, искать самые точные и нужные слова.

(36)Конечно, есть люди, которых ничто не удивляет. (37)Они смотрят на мир как-то однобоко: чего бы покушать в этом мире или чего бы присвоить? (38)У них явные расхождения с Ньютоном. (39)Они бы это яблоко просто сжевали без всякого всемирного тяготения. (40)Они берут волшебный ковёр-самолёт и прибивают его на стенку, чтоб не летал. (41)Они цветами корову накормят, птицу и перья ощиплют, а что касается слов, так они ни разу не обратят внимания на то, о чём болтают.

(42)Очень скучные люди. (43)Прямо жалко их и даже как-то стыдно за них.

(44)А ты попробуй удивиться. (45)Всё в этом мире непросто. (46)Всё находится во взаимосвязи. (47)Поэтому существуют прекрасные вещи и прекрасные сказки. (48)Поэтому существуют мечты и реальность.

(49)Поэтому существуют дружба и борьба. (50)И настоящая музыка, и настоящая живопись, и настоящие стихи.

(51)И поэтому люди бывают счастливы.

(52)Жизнь удивительна. (53)И люди тоже удивительны. (54)И каждый, если бы захотел, мог бы увидеть и узнать в тысячу раз больше, чем знает и видит.

(по Л.И. Лиходееву*)

* Леонид Израилевич Лиходеев (1921–1994) – русский писатель, автор очерков, фельетонов, романа-эпопеи «Семейный календарь, или Жизнь от конца до начала».

Ответ:

Про-чи-тай-те фраг-мент ре-цен-зии, со-став-лен-ной на ос-но-ве тек-ста, ко-то-рый Вы ана-ли-зи-ро-ва-ли, вы-пол-няя за-да-ния 20–23.

В этом фраг-мен-те рас-смат-ри-ва-ют-ся язы-ко-вые осо-бен-но-сти тек-ста. Не-ко-то-рые тер-ми-ны, ис-поль-зо-ван-ные в ре-цен-зии, про-пу-ще-ны. Вставь-те на места про-пус-ков (А, Б, В, Г) цифры, со-от-вет-ству-ю-щие но-ме-рам тер-ми-нов из спис-ка. За-пи-ши-те в таб-ли-цу под каж-дой бук-вой со-от-вет-ству-ю-щую цифру.

По-сле-до-ва-тель-ность цифр за-пи-ши-те без про-бе-лов, за-пя-тых и дру-гих до-пол-ни-тель-ных сим-во-лов.

«Пред-став-лен-ный текст – это гимн ав-то-ра че-ло-ве-че-ско-му уме-нию удив-лять-ся. Автор спле-та-ет в еди-ное целое сказ-ку, ос-но-ван-ную на спо-соб-но-сти удив-лять-ся, и науку, ко-то-рая, ка-за-лось бы, да-ле-ка от

фан-та-зий и на-ив-ных до-га-док. Он стре-мит-ся про-бу-дить в чи-та-те-ле ин-те-рес к по-зна-нию и каж-до-днев-ным от-кры-ти-ям. Из-бе-гая тя-же-ло-вес-ной на-зи-да-тель-но-сти, Л.И. Ли-хо-де-ев об-ра-ща-ет-ся к сво-е-му чи-та-те-лю как

к другу, рав-но-му со-бе-сед-ни-ку, и это от-ра-жа-ет-ся на ху-до-же-ствен-ном свое-об-ра-зии тек-ста.

На син-так-си-че-ском уров-не стоит от-ме-тить весь-ма часто ис-поль-зу-е-мое ав-то-ром сред-ство – (А)_____________ (пред-ло-же-ния 17, 24, 50). Ат-мо-сфе-ру не-при-нуждённой бе-се-ды под-дер-жи-ва-ет и такой приём, как (Б)_______

(пред-ло-же-ния 9–10). На про-тя-же-нии всего тек-ста Л.И. Ли-хо-де-ев при-ме-ня-ет такое лек-си-че-ское сред-ство, как (В)__________ ("когда он" в пред-ло-же-ни-ях 5, 6). А по-нять мысль ав-то-ра по-мо-га-ет такой приём, как (Г)_______ (пред-ло-же-ния 37–39)».

Спи-сок тер-ми-нов:

1) фра-зео-ло-гиз-мы

2) ан-ти-те-за

3) пар-цел-ля-ция

4) эпи-фо-ра

5) ряды од-но-род-ных чле-нов пред-ло-же-ния

6) ри-то-ри-че-ские об-ра-ще-ния

7) лек-си-че-ский по-втор

8) ли-то-та

9) иро-ния

За-пи-ши-те в ответ цифры, рас-по-ло-жив их в по-ряд-ке, со-от-вет-ству-ю-щем бук-вам:

A	Б	В	Г

1)Однажды Архимед сел в ванну и вдруг почувствовал, будто стал легче. (2)Он и раньше садился в ванну, и многие до него делали то же самое. (3)Но до этого исторического случая никому и в голову не приходило, что тело, погружённое в жидкость, теряет в своём весе столько, сколько весит вытесненная телом жидкость. (4)Архимед удивился. (5)Когда он удивился – он задумался. (6)А когда он задумался – он открыл великую тайну природы.

(7)Может быть, всё это происходило и не так. (8)Но факт остаётся фактом: закон Архимеда существует, и те, кто получает «двойки» за незнание его, могут это подтвердить.

(9)Мне кажется, что все открытия происходят оттого, что люди неравнодушны. (10)Что они умеют удивляться.

(11)Скажем, сидел себе Ньютон в саду. (12)Смотрит – упало яблоко. (13)Ну, упало и упало. (14)Подыми и съешь. (15)Никого не удивляло это никогда. (16)А Ньютон удивился: «Почему это оно упало?» (17)Удивился, задумался и открыл закон всемирного тяготения.

(18)Конечно, всё это гораздо сложнее. (19)Всё это требовало огромного труда, огромных знаний. (20)Я рассказываю об этом так несложно потому, что это, наверно, тебе известно. (21)И потом я хочу сказать, что, если ты не умеешь удивляться, если ты равнодушен, скучно тебе будет жить на свете.

(22)Если бы люди не умели удивляться, я прямо не знаю, что с ними было бы. (23)Они ничего бы не придумали и ничего бы не открыли. (24)Они не умели бы выращивать хлеб, летать в космос. (25)И, кроме того, они не умели бы создавать музыку, сочинять стихи, рисовать картины.

(26)Вот идёт в лесу человек. (27)Слышит: поют птицы. (28)Ну, поют и поют, эка невидаль! (29)А иной удивится: очень необыкновенно и сладко поют. (30)И задумается...

(31)А другой человек удивится краскам и цветам природы. (32)И начнёт сам пробовать сочетать эти краски. (33)Получается картина.

(34)Третий, слушая человеческую речь, вникая в разговоры людей, вдруг удивится, как увлекательно и точно или, наоборот, нудно и неверно люди излагают свои мысли. (35)И сам начинает думать над словами, пробовать их в разных сочетаниях, строить из них предложения, примерять к действительности, искать самые точные и нужные слова.

(36)Конечно, есть люди, которых ничто не удивляет. (37)Они смотрят на мир как-то однобоко: чего бы покушать в этом мире или чего бы присвоить? (38)У них явные расхождения с Ньютоном. (39)Они бы это яблоко просто сжевали без всякого всемирного тяготения. (40)Они берут волшебный ковёр-самолёт и прибивают его на стенку, чтоб не летал. (41)Они цветами корову накормят, птицу и перья ощиплют, а что касается слов, так они ни разу не обратят внимания на то, о чём болтают.

(42)Очень скучные люди. (43)Прямо жалко их и даже как-то стыдно за них.

(44)А ты попробуй удивиться. (45)Всё в этом мире непросто. (46)Всё находится во взаимосвязи. (47)Поэтому существуют прекрасные вещи и прекрасные сказки. (48)Поэтому существуют мечты и реальность.

(49)Поэтому существуют дружба и борьба. (50)И настоящая музыка, и настоящая живопись, и настоящие стихи.

(51)И поэтому люди бывают счастливы.

(52)Жизнь удивительна. (53)И люди тоже удивительны. (54)И каждый, если бы захотел, мог бы увидеть и узнать в тысячу раз больше, чем знает и видит.

(по Л.И. Лиходееву*)

* Леонид Израилевич Лиходеев (1921–1994) – русский писатель, автор очерков, фельетонов, романа-эпопеи «Семейный календарь, или Жизнь от конца до начала».

(9)Что они умеют удив-лять-ся.

(10)Ска-жем, сидел себе Нью-тон в саду.

Ра-бо-та, на-пи-сан-ная без опоры на про-чи-тан-ный текст (не по дан-но-му тек-сту), не оце-ни-ва-ет-ся. Если со-чи-не-ние пред-став-ля-ет собой пе-ре-ска-зан-ный или пол-но-стью пе-ре-пи-сан-ный ис-ход-ный текст без каких бы то ни было ком-мен-та-ри-ев, то такая ра-бо-та оце-ни-ва-ет-ся 0 бал-лов.

Со-чи-не-ние пи-ши-те ак-ку-рат-но, раз-бор-чи-вым по-чер-ком.

1)Однажды Архимед сел в ванну и вдруг почувствовал, будто стал легче. (2)Он и раньше садился в ванну, и многие до него делали то же самое. (3)Но до этого исторического случая никому и в голову не приходило, что тело, погружённое в жидкость, теряет в своём весе столько, сколько весит вытесненная телом жидкость. (4)Архимед удивился. (5)Когда он удивился – он задумался. (6)А когда он задумался – он открыл великую тайну природы.

(7)Может быть, всё это происходило и не так. (8)Но факт остаётся фактом: закон Архимеда существует, и те, кто получает «двойки» за незнание его, могут это подтвердить.

(9)Мне кажется, что все открытия происходят оттого, что люди неравнодушны. (10)Что они умеют удивляться.

(11)Скажем, сидел себе Ньютон в саду. (12)Смотрит – упало яблоко. (13)Ну, упало и упало. (14)Подыми и съешь. (15)Никого не удивляло это никогда. (16)А Ньютон удивился: «Почему это оно упало?» (17)Удивился, задумался и открыл закон всемирного тяготения.

(18)Конечно, всё это гораздо сложнее. (19)Всё это требовало огромного труда, огромных знаний. (20)Я рассказываю об этом так несложно потому, что это, наверно, тебе известно. (21)И потом я хочу сказать, что, если ты не умеешь удивляться, если ты равнодушен, скучно тебе будет жить на свете.

(22)Если бы люди не умели удивляться, я прямо не знаю, что с ними было бы. (23)Они ничего бы не придумали и ничего бы не открыли. (24)Они не умели бы выращивать хлеб, летать в космос. (25)И, кроме того, они не умели бы создавать музыку, сочинять стихи, рисовать картины.

(26)Вот идёт в лесу человек. (27)Слышит: поют птицы. (28)Ну, поют и поют, эка невидаль! (29)А иной удивится: очень необыкновенно и сладко поют. (30)И задумается...

(31)А другой человек удивится краскам и цветам природы. (32)И начнёт сам пробовать сочетать эти краски. (33)Получается картина.

(34)Третий, слушая человеческую речь, вникая в разговоры людей, вдруг удивится, как увлекательно и точно или, наоборот, нудно и неверно люди излагают свои мысли. (35)И сам начинает думать над словами, пробовать их в разных сочетаниях, строить из них предложения, примерять к действительности, искать самые точные и нужные слова.

(36)Конечно, есть люди, которых ничто не удивляет. (37)Они смотрят на мир как-то однобоко: чего бы покушать в этом мире или чего бы присвоить? (38)У них явные расхождения с Ньютоном. (39)Они бы это яблоко просто сжевали без всякого всемирного тяготения. (40)Они берут волшебный ковёр-самолёт и прибивают его на стенку, чтоб не летал. (41)Они цветами корову накормят, птицу и перья ощиплют, а что касается слов, так они ни разу не обратят внимания на то, о чём болтают.

(42)Очень скучные люди. (43)Прямо жалко их и даже как-то стыдно за них.

(44)А ты попробуй удивиться. (45)Всё в этом мире непросто. (46)Всё находится во взаимосвязи. (47)Поэтому существуют прекрасные вещи и прекрасные сказки. (48)Поэтому существуют мечты и реальность.

(49)Поэтому существуют дружба и борьба. (50)И настоящая музыка, и настоящая живопись, и настоящие стихи.

(51)И поэтому люди бывают счастливы.

(52)Жизнь удивительна. (53)И люди тоже удивительны. (54)И каждый, если бы захотел, мог бы увидеть и узнать в тысячу раз больше, чем знает и видит.

(по Л.И. Лиходееву*)

* Леонид Израилевич Лиходеев (1921–1994) – русский писатель, автор очерков, фельетонов, романа-эпопеи «Семейный календарь, или Жизнь от конца до начала».

Решения заданий с развернутым ответом не проверяются автоматически.
На следующей странице вам будет предложено проверить их самостоятельно.

Завершить тестирование, свериться с ответами, увидеть решения.

Молитва Анны Ахматовой

О чем молятся люди? О том, чтобы Господь даровал им – счастье, радость, изменения к лучшему… Мало кто ищет испытания, боль, молит о страданиях. И в них находит смысл жизни. Но для творца определенного склада это естественно – без переживаний, горьких прозрений, разочарований, блужданий в потемках и умении находить выход из разных тупиков нет повода для написания художественного произведения. Анна Ахматова относилась к числу редких людей, которых страдания очищают и закаляют. Ее лирические герои стремятся к стоицизму. Желают преодолеть все земные опасения и обрести бесстрашие:

«Дай мне черные ночи недуга,
Задыханья, бессоницу, жар,
Отыми и ребенка, и друга,
И таинственный песенный дар.
Так молюсь за Твоей литургией
После стольких томительных дней,
Чтобы туча над темной Россией
Стала облаком в славе лучей».

Понятно, что нет смысла пояснять стихи – поэтесса сказала все, что хотела. Но мне хочется проанализировать все это не столько для потенциальных читателей, сыграв роль популяризатора классики, сколько для себя самой. Потому что автор мне близок по духу. Возможно, поняв Ахматову, я пойму что-то важное в себе.

«Отыми и ребенка, и друга, и таинственный песенный дар», - в ситуации, когда стране угрожает опасность уничтожения, она готова пожертвовать даже призванием, отказаться от вдохновения. Это жертва из жертв для художника.

Все ее творчество – индивидуальный диалог с Богом. Попытка Его услышать. Отдать Ему все. Лирическая героиня безжалостна к себе. Она сурово снимает со своей души один за другим защитные покровы и обнажает самую суть.

Вот показательные строки:

«В то время я гостила на земле,
Мне дали имя при крещенье – Анна,
Сладчайшее для губ людских и слуха».

Спокойная, отстраненная самоирония. Ахматова – наблюдатель. Она и романтик, и реалист. Никогда в своих фантазиях она не позволяет себе уноситься от реальности настолько, чтобы стать смешной, нелепой, карикатурной, экзальтированной. Дает себе мысленную команду: «Стоп». Пытается взглянуть на себя со стороны – и улыбнуться.

Сарказм пронизывает все сюжетные линии ее поэтики – она может иронизировать и над мистикой, религией, хотя часть ее натуры откликается на все это:

«И вот таким себе я представляла
Посмертное блуждание души».

У ее Бога есть чувство юмора. Иной ей стал бы скучен. При этом Он трезво мыслит. Лирические героини адекватны - потому что именно к такому Богу прислушиваются.

Литература об Ахматовой пронизана рассуждениями о том, что она не признавала деления женщин на святых и блудниц, и в ее героинях есть и то, и другое. Мне не очень нравятся эти выражения. Она просто не человек крайностей. Живая душа, наделенная редким для поэта даром – чувством меры и умением абстрагироваться от эмоций. Она - не только женщина, купающаяся в своих чувствах, Ахматова – мыслитель, созерцатель, философ. Это меня она и привлекает.

Любовь – нечто гораздо более интересное, чем обмен высокопарными комплиментами, это некий интеллектуальный поединок, философский спор. Стиль у нее – монологический, исповедальный. В ней есть и бунтарь, и смиренный человек. И они дополняют друг друга. Сущность лирической героини Ахматовой самодостаточна, она в самой себе находит новые смыслы, другие измерения, выдуманные миры.

Эти строки Гумилева точно отражают ее образ:

«И ты ушла в простом и древнем платье,
Похожая на древнее Распятье».

Ахматова внешне напоминала и светских дам, и пуританок. С возрастом в ней стало больше проступать второе. И она органична в чеканной строгой печальной поступи женщины, которую описывает, как бы глядя на нее со стороны.

Она трагик с чувством юмора. В ее стихах я слышу реквием – несмолкающую мощную мрачную ноту. Как будто гудящий колокол.

Обыденность ее меньше интересует, вот, например, показательные строки:

«Ведь где-то есть простая жизнь и свет,
Прозрачный, теплый и веселый…
Там с девушкой через забор сосед
Под вечер говорит, и слышат только пчелы
Нежнейшую из всех бесед.

А мы живем торжественно и трудно
И чтим обряды наших горьких встреч
Когда с налету ветер безрассудный
Чуть начатую обрывает речь, -

Но ни на что не променяем пышный
Гранитный город славы и беды,
Широких рек сияющие льды,
Бессолнечные, мрачные сады
И голос Музы еле слышный».

Это концентрат ее творческого мира. Но Ахматова - человек, который способен радоваться и тому, что его окружает. Отдыхать от своей требовательной музы, приковывающей ее к письменному столу:

«Прости, что я жила скорбя
И солнцу радовалась мало.
Прости, прости, что за тебя
Я слишком многих принимала».

Отчужденность от всего абсолютно, миг слабости, когда она не находит опору ни в чем – ни в фантазиях, ни в реальности:

«Так, земле и небесам чужая
Я живу и больше не пою,
Словно ты у ада и у рая
Отнял душу вольную мою».

Вот еще одна молитва в ахматовском стиле – это напоминает полное отрешение от своей воли, как будто обращаются к старцу и готовы выполнять его приказания, видя в нем посредника между небом и землей:

«Земной отрадой сердца не томи,
Не пристращайся ни к жене, ни к дому,
У своего ребенка хлеб возьми,
Чтобы отдать его чужому.
И будь слугой смиреннейшим того,
Кто был твоим кромешным супостатом,
И назови лесного зверя братом
И не проси у Бога ничего».

Возможно, это усталость от своего «я», желание полного исчезновения, растворения в воздухе:

«Но я предупреждаю вас,
Что я живу в последний раз.
Ни ласточкой, ни кленом,
Ни тростником и ни звездой,
Ни родниковою водой,
Ни колокольным звоном –
Не буду я людей смущать –
И сны чужие навещать
Неутоленным стоном».

Стихотворение, созвучное по смыслу и энергетике:

«Здесь все меня переживет,
Все, даже ветхие скворешни,
И этот воздух, воздух вешний,
Морской свершивший перелет.

И кажется такой нетрудной,
Белея в чаще изумрудной,
Я не скажу, куда…

Там средь стволов еще светлее,
И все похоже на аллею
У царскосельского пруда».

Монотонный внутренний голос поэта, напоминающий заупокойные молитвы, прощающийся с миром. И не мечтающий о том, чтобы продолжить свое существование в ином измерении. Если Ахматова и верит в Бога, она будто просит Его: избавь меня от самой себя навсегда.

Ее жесткость органична. В ней нет ничего наигранного. Просто Ахматова не боится правды. Она не захлебывается в истерических надрывных эмоциях, а произносит свой приговор окружающим и себе самой как некий потусторонний судья:

«Я пью за разоренный дом,
За злую жизнь мою,
За одиночество вдвоем,
И за тебя я пью, -
За ложь меня предавших губ,
За мертвый холод глаз,
За то, что мир жесток и груб,
За то, что Бог не спас».

Анна Горенко взяла себе псевдоним – Ахматова. Он вызывает ассоциации с Востоком. Эта культура была ей близка. Возможно, она ощущала себя так, будто в прошлой жизни жила там:

«Эти рысьи глаза твои, Азия,
Что-то высмотрели во мне,
Что-то выдразнили подспудное
И рожденное тишиной,
И томительное, и трудное,
Как полдневный термезский зной
Словно вся прапамять в сознание
Раскаленной лавой текла,
Словно я свои же рыдания
Из чужих ладоней пила».

Гражданская позиция опять же органично вытекает из особенностей ее натуры. Она понимает, что пафос и громкие слова могут только вызвать раздражение, и деликатно отходит в сторону, как бы пытаясь найти точное созвучие непоправимому несчастью:

«Ленинградскую беду
Руками не разведу,
Слезами не смою,
В землю не зарою
За версту не обойду
Ленинградскую беду.
Я не песенкой наемной,
Я не похвалой нескромной,
Я не взглядом, не намеком,
Я земным поклоном
В поле зеленом
Помяну».

Одно из лучших стихотворений Ахматовой посвящено Борису Пастернаку. Они чувствовали друг друга. Вот что думал Пастернак:

«Анне Андреевне Ахматовой,
Началу тонкости и окончательности,
Тому, что меня всегда ободряло
И радовало,
Тому, что мне сродно и близко
И что выше и больше меня».

Когда он умер, она создала шедевр, близкий его мягкой доверительной интонации:

«Умолк вчера неповторимый голос,
И нас покинул собеседник рощ.
Он превратился в жизнь дающий колос
Или в тончайший, им воспетый дождь,
И все цветы, что только есть на свете,
Навстречу этой смерти расцвели,
Но сразу стало тихо на планете,
Носящей имя скромное… Земли».

Одно из самых моих любимых стихотворений Ахматовой – музыкальных, со сверхчеловеческой мощью, написанное от лица человека, которому тесно в рамках обыденности, и он тянется к широчайшим просторам, вселенским масштабам:

«Мы встретились с тобой в невероятный год
Когда уже иссякли мира силы,
Все было в трауре, все никло от невзгод
И были свежи лишь могилы.
Без фонарей как смоль был черен невский вал,
Глухая ночь вокруг стеной стояла…
Так вот когда тебя мой голос вызывал!
Что делала – сама еще не понимала».

Завистливость, мелочность, глупая ревность, детские обиды – Ахматова не считала это великим поводом для вдохновения, у нее душа даже не зрелого человека в обычном понимании, а мудреца, будто прожившего тысячи лет, голос которого не умолкнет.

Как и Шекспира. Бернарда Шоу. Эмили Бронте. Рахманинова. Вот авторы, созвучные ей.

Этой простой и ясной цитатой мне хотелось бы завершить:

«Я не любила с давних лет,
Чтобы меня жалели
А с каплей жалости твоей
Иду, как с солнцем в теле
Вот отчего вокруг заря.
Иду я, чудеса творя,
Вот отчего!»

В этом именно смысле Анна Андреевна говорила: «Стихи должны быть бесстыдными». Это означало: по законам поэтического преображения поэт смеет говорить о самом личном – из личного оно уже стало общим.

Наталия Иосифовна Ильина:

Как-то в присутствии Анны Андреевны я спросила Марию Сергеевну Петровых об одной молодой поэтессе. «Она способная!» – ответила Мария Сергеевна. И тут Ахматова гневно: «Способных поэтов не бывает! Или поэт, или нет! Это не та работа, когда, вставши рано поутру, умывшись, садишься за стол: дай, дескать, потружусь. Стихи – это катастрофа. Только так они и пишутся. Если не так – читатель сразу поймет и почувствует!»

Анна Андреевна Ахматова:

Стихи еще делятся (для автора) на такие, о которых поэт может вспомнить, как он писал их, и на такие, которые как бы самозародились. В одних автор обречен слышать голос скрипки, некогда помогавший ему их сочинить, в других – стук вагона, мешавшего ему их написать. Стихи могут быть связаны с запахами духов и цветов. Шиповник в цикле «Шиповник цветет» действительно одуряюще благоухал в какой-то момент, связанный с этим циклом.

Это, однако, относится не только к собственным стихам. У Пушкина я слышу царскосельские водопады («сии живые воды»), конец которых еще застала я.

Вячеслав Всеволодович Иванов:

Как-то, когда я пришел к Анне Андреевне на Ордынку, она мне сказала, что к ней вернулось раньше написанное стихотворение, которое она забыла. Оно было посвящено Пастернаку: «И снова осень валит Тамерланом…» Ахматова была обрадована случайной находке: из-за того, что она плохо помнила свои стихи и далеко не всегда (из осторожности) их записывала, а архив ее много раз погибал (при обысках, а иногда и когда сама она сжигала часть бумаг), у нее не так много сохранялось из сочиненного после тридцатых годов. Многое хранилось в памяти таких ее слушательниц, как Лидия Корнеевна Чуковская. Но часть стихов пропала навсегда.

Лидия Корнеевна Чуковская:

3 февраля 1964 . …Анна Андреевна надела очки и принялась читать. Страницу за страницей читала весьма сосредоточенно. Собственною рукою не исправляла ничего, но мне иногда диктовала поправки и даты. С датами беда: то продиктует не только год, но и месяц и число, и даже час суток, а один раз – число, но ни года, ни месяца. Не обошлось и без внезапных приступов гнева: она так иногда сердится на строки, ею самою созданные, будто это не она сочинила, а кто-то другой, очень глупый.

Владимир Григорьевич Адмони:

Вопреки всей своей внутренней цельности и устойчивости, Ахматова, когда мы познакомились, весьма неодобрительно относилась к поэзии своих молодых лет, которая сделала ее знаменитой. Ахматовой казалось, что эта ее прежняя поэзия заслоняет поэзию новую, более значительную, более мощную. Ахматовой представлялось необычайно несправедливым, что она все еще слывет – и у нас, и за рубежом – автором преимущественно любовных и камерных стихов. Я постоянно спорил с Ахматовой и защищал от нее ее собственные стихи.

Анна Андреевна Ахматова:

У поэта существуют тайные отношения со всем, что он когда-то сочинил, и они часто противоречат тому, что думает о том или ином стихотворении читатель.

Мне, например, из моей первой книги «Вечер» (1912) сейчас по-настоящему нравятся только строки:

Похожего на твой.

Мне даже кажется, что из этих строчек выросло очень многое в моих стихах.

С другой стороны, мне очень нравится оставшееся без всякого продолжения несколько темное и для меня вовсе не характерное стихотворение «Я пришла тебя сменить, сестра…» – там я люблю строки:

И давно удары бубна не слышны,

А я знаю, ты боишься тишины.

То же, о чем до сих пор часто упоминают критики, оставляет меня совершенно равнодушной.

Маргарита Иосифовна Алигер:

К своим молодым стихам она относилась безжалостно, судила их жестоко, как людей: они и недобры, и неумны, и даже бесстыдны. Разъяснила мне природу такого отношения. Когда после долгого непечатания держала корректуру сборника «Из шести книг», увидела их вдруг совсем другими глазами, другим зрением, из другого времени, из другой жизни, из другой себя. И безжалостно осудила. Если кто-нибудь заговаривал о них или, не приведи господи, из самых добрых намерений, обмирая от восторга, произносил какие-нибудь общеизвестные строки, у нее делалось отчужденное, замкнутое лицо и она торопливо произносила: «Да, да, благодарю вас!» – торопясь оборвать разговор и повернуть его в другое русло.

– И это уже непоправимо, – сухо говорила она. – И я решительно не могу понять: чем, почему они так нравились людям?

Алексей Владимирович Баталов:

…Анна Андреевна позволяла себе иронизировать по поводу собственных знаменитейших стихов. И это ничуть не противоречило ее внешней царственности, не нарушало ее внутренней поэтической гармонии. Напротив, только дополняло и обогащало ее образ, сообщая ему то четвертое измерение, по которому Мандельштам отличал поэзию от рифмованных строк. <…>

Но самое безжалостное, публичное издевательство над стихами Анны Андреевны устраивалось в виде представления. Гости, которых Ахматова развлекала таким образом, особенно преданные почитатели, каменели и озирались, точно оказавшись вдруг в дурном сне. Теперь я могу засвидетельствовать, что вся режиссура и подготовка этого домашнего развлечения принадлежат самой Анне Андреевне. Хотя, конечно, тут есть и своя предыстория.

Когда, вернувшись в Москву, на эстраде вновь появился Вертинский, кажется, не было человека, который избежал бы увлечения этим артистом.

…Благодаря множеству общих друзей Вертинский скоро появился и в доме Ардова. А на лето наши семьи поселились в дачном поселке Валентиновка, где издавна отдыхали многие актеры театра, певцы, писатели и художники. Таким образом я получил возможность не только часто бывать на концертах Александра Николаевича, но и наблюдать его дома. Необычайно доброжелательный, остроумный и какой-то открыто талантливый человек, Вертинский легко заражал окружающих своей фантазией и постоянно поддерживал малейшие проблески творческих начинаний, так что ни одно домашнее торжество не обходилось без выдумки и всяческих веселых сюрпризов.

И вот для одного из таких дачных собраний силами молодежи Давид Григорьевич Гутман подготовил Вертинскому ответное представление, в котором я должен был изобразить самого Александра Николаевича.

…Александр Николаевич смеялся больше всех и после подготовленного номера заставил меня спеть еще несколько куплетов из разных песен. Надо сказать, что секрет успеха заключался не столько в самом исполнении, сколько в невероятном знании материала. Кроме слов всего репертуара Вертинского, бывая на концертах, я выучил и все его жесты, притом не только вообще присущие ему, а точно к каждому куплету.

С тех пор номер и остался для разных домашних и студенческих развлечений. Постепенно я настолько приспособился к пластике и характеру интонации, что легко подменял текст, заменяя слова песен нужными к случаю сочинениями. Особенно несуразно и смешно звучали в манере салонного романса стихи Маяковского. Анна Андреевна не раз заставляла меня повторять эти пародии и таким образом прекрасно знала весь мой репертуар.

«После чтения стихов разговор уже не возобновлялся. Вскоре послышался стук в дверь. Вошел граф З., близкий друг Ахматовой по Петербургу, с которым она не виделась 50 лет. На прощание Анна Андреевна мне сказала: “Позвоните мне еще”. Перед тем как выйти из комнаты, я еще раз обернулся. Анна Андреевна пристально и ласково смотрела на своего совсем уже старенького на вид посетителя и сказала: “Ну, вот, привел Господь еще раз нам свидеться…”»

Смятение

1

Было душно от жгучего света,
А взгляды его – как лучи.
Я только вздрогнула: этот
Может меня приручить.
Наклонился – он что-то скажет…
От лица отхлынула кровь.
Пусть камнем надгробным ляжет
На жизни моей любовь.

2

Не любишь, не хочешь смотреть?
О, как ты красив, проклятый!
И я не могу взлететь,
А с детства была крылатой.
Мне очи застит туман,
Сливаются вещи и лица,
И только красный тюльпан,
Тюльпан у тебя в петлице.

3

Как велит простая учтивость,
Подошел ко мне, улыбнулся,
Полуласково, полулениво
Поцелуем руки коснулся -
И загадочных, древних ликов
На меня поглядели очи…
Десять лет замираний и криков,
Все мои бессонные ночи
Я вложила в тихое слово
И сказала его – напрасно.
Отошел ты, и стало снова
На душе и пусто и ясно.

Февраль 1913

* * *

Столько просьб у любимой всегда!
У разлюбленной просьб не бывает.
Как я рада, что нынче вода
Под бесцветным ледком замирает.
И я стану – Христос помоги! -
На покров этот, светлый и ломкий,
А ты письма мои береги,
Чтобы нас рассудили потомки,
Чтоб отчетливей и ясней
Ты был виден им, мудрый и смелый.
В биографии славной твоей
Разве можно оставить пробелы?
Слишком сладко земное питье,
Слишком плотны любовные сети.
Пусть когда-нибудь имя мое
Прочитают в учебнике дети,
И, печальную повесть узнав,
Пусть они улыбнутся лукаво…
Мне любви и покоя не дав,
Подари меня горькою славой.

Февраль 1913

1912 год, начавшийся совместным путешествием в Италию и кончившийся рождением сына (друзья тут же перекрестили его в «гумильвенка»), был последним годом относительно надежного семейного союза двух поэтов. Весной 1913 года Николай Степанович вновь укатил в Африку, и не один, а вместе с племянником, Колей-младшим, сыном своей старшей сводной сестры Александры Степановны Сверчковой. Анна Андреевна, разбирая по просьбе свекрови, затеявшей большую уборку, бумаги и вещи в комнате мужа, обнаружила на его письменном столе увесистую пачку женских писем. Достаточно красноречивых. А вскоре узнала, что отправительница любовных посланий, Ольга Николаевна Высотская, ждет от Гумилева ребенка.
К лету 1913 года Ахматова уже вполне отдавала себе отчет в том, что их брак вовсе не похож на идиллический союз «Дафниса и Хлои», как писал когда-то Гумилев. Она выходила замуж за верного рыцаря, который не мог без нее. Оказалось, однако, что верность милый друг Коля понимает вовсе не так старомодно, как она. Для него любовь не исключала ни случайных связей, ни мимолетных влюбленностей – по Брюсову: «О, эти взоры мимолетные на гулких улицах столиц…» Таков был стиль любовного быта эпохи. Дитя того же времени, Анна Ахматова не часто, но иногда позволяла себе и то, и другое. Но тут была одна тонкость, которой Гумилев не признавал: для нее «великая земная любовь» исключала «холод измен», необязательных, бездумных любовных забав…
До официального развода Анна Андреевна, как и Николай Степанович, по взаимному уговору, щекотливое обстоятельство тщательно скрывала. Да и потом на сей счет помалкивала. Но Лукницкому все-таки призналась, что «Н.С. никогда физически не был верен никому… этого он не мог и не считал нужным». Какое-то время Анна, понимая, что во многом виновата сама, закрывала глаза на хроническое «донжуанство» мужа. К тому же «телесность» в отношениях между мужчиной и женщиной ей никогда не представлялась самым главным.
Чуть ли не демонстративно брошенные любовные письма, а главное, появление на свет той же осенью Левушкиного единокровного брата – Ореста – заставило Ахматову усомниться и в том единственном, что оправдывало их брак: в святости высокой дружбы. За полгода она не написала мужу ни одного письма. Правда, тревожиться за него не перестала. В августе 1913-го, уже после злосчастной находки, обеспокоенная отсутствием вестей из Африки, пишет их общему другу, поэту и переводчику Михаилу Лозинскому:
«У меня к Вам большая просьба, Михаил Леонидович… Так как экспедиция послана Академией, то самое лучшее, если справляться будут оттуда. Может быть, Вы можете пойти в Академию и узнать, имеют ли там известия о Коле…»
С африканскими путешественниками ничего не случилось. 20 сентября 1913 года Гумилев вместе с племянником вернулся в Петербург, сдал в Музей антропологии и этнографии привезенные из Африки «трофеи», в том числе и множество уникальнейших фотографий, многое подарил, но, видимо, за что-то получил даже деньги. В первый же день жена вручила ему находку: связку женских писем – вещественное доказательство его «неверности» и молча ждала объяснений. Объяснений и на сей раз не последовало. Однако попытка сохранить то, что еще можно было сохранить, была все-таки сделана: супруги договорились, что отныне жить будут хотя и вместе, но как бы и врозь, не мучая друг друга бессмысленной ревностью, перечнем взаимных болей, бед и обид. Для того и решили снять комнату в Петербурге, подальше от осуждающих и наблюдающих материнских глаз.
Ахматова гордилась своим великодушием:

* * *

Выбрала сама я долю
Другу сердца моего:
Отпустила я на волю
В Благовещенье его.
Да вернулся голубь сизый,
Бьется крыльями в стекло.
Как от блеска дивной ризы,
Стало в горнице светло.

4 мая 1915, Петербург

Гумилев лучше понимал, что происходит. В конце первого года «воли» он писал жене, что она «не любит и не хочет этого понять».

Николай Гумилев – Анне Ахматовой:

Милая Аника, я уже в Одессе и в кафе почти заграничном. Напишу тебе, потом попробую писать стихи. Я совершенно выздоровел, даже горло прошло, но еще несколько устал, должно быть с дороги. Зато уже нет прежних кошмаров; снился раз Вячеслав Иванов, желавший мне сделать какую-то гадость, но и во сне я счастливо вывернулся. В книжном магазине просмотрел «Жатву». Твои стихи очень хорошо выглядят, и забавна по тому, как сильно сбавлен тон, заметка Бориса Садовского.
Здесь я видел афишу, что Вера Инбер в пятницу прочтет лекцию о новом женском одеянии, или что-то в этом роде; тут и Бакст и Дункан и вся тяжелая артиллерия.
Я весь день вспоминаю твои строки о «приморской девчонке», они мало того что нравятся мне, они меня пьянят. Так просто сказано так много, и я совершенно убежден, что из всей послесимволической поэзии ты да, пожалуй (по-своему), Нарбут окажетесь самыми значительными.
Милая Аня, я знаю, ты не любишь и не хочешь понять это, но мне не только радостно, а и прямо необходимо по мере того, как ты углубляешься для меня как женщина, укреплять и выдвигать в себе мужчину; я никогда бы не смог догадаться, что от счастья и славы безнадежно дряхлеют сердца, но ведь и ты никогда бы не смогла заняться исследованием страны Галла и понять, увидя луну, что она алмазный щит богини воинов Паллады.
Любопытно, что я сейчас опять такой же, как тогда, когда писались Жемчуга, и они мне ближе Чужого неба.
Маленький до сих пор был прекрасным спутником; верю, что так будет и дальше.
Целуй от меня Львеца (забавно, я первый раз пишу его имя) и учи его говорить папа. Пиши мне до 1 июня в Дире-Дауа (Dire-Daoua, Abyssinie. Afrique), до 15 июня в Джибути, до 15 июля в Порт-Саид, потом в Одессу.
9 апреля 1913

Ho и эта правда не была настоящей. Анна имела право ответить на горькое письмо мужа словами Баратынского, выбранными для эпиграфа к «Четкам»:
«Прости ж навек! Но знай, что двух виновных, не одного, найдутся имена в стихах моих, в преданиях любовных».
«Отпущенный на волю» Гумилев тут же, на глазах у жены, стал ухаживать за сестрой своего ученика Георгия Адамовича. Вскоре Таня Адамович стала его официальной любовницей. С тех пор Ахматова на амурные приключения милого друга Коли перестала реагировать. Однако день этой измены запомнила. П. Лукницкий отмечает в Дневнике, что, диктуя ему сведения о трудах и днях Гумилева и упомянув, что 6 января 1914 года он познакомился с Таней Адамович, Анна Андреевна “чуть вздохнула”, и ему «показалось, что этот вздох был не случайным».

* * *

Не будем пить из одного стакана
Ни воду мы, ни сладкое вино,
Не поцелуемся мы утром рано,
А ввечеру не поглядим в окно.
Ты дышишь солнцем, я дышу луною,
Но живы мы любовию одною.
Со мной всегда мой верный, нежный друг,
С тобой твоя веселая подруга.
Но мне понятен серых глаз испуг,
И ты виновник моего недуга.
Коротких мы не учащаем встреч.
Так наш покой нам суждено беречь.
Лишь голос твой поет в моих стихах,
В твоих стихах мое дыханье веет.
О, есть костер, которого не смеет
Коснуться ни забвение, ни страх.
И если б знал ты, как сейчас мне любы
Твои сухие, розовые губы!

Ноябрь 1913

В марте 1914 года вышла вторая книга стихов Анны Андреевны – «Четки».

Книга вышла 15 марта 1914 года (старого стиля), и жизни ей было отпущено примерно шесть недель. В начале мая петербургский сезон начинал замирать, все понемногу разъезжались. На этот раз расставание с Петербургом оказалось вечным. Мы вернулись не в Петербург, а в Петроград, из 19 века сразу попали в 20-й, все стало иным, начиная с облика города. Казалось, маленькая книга любовной лирики начинающего автора должна была потонуть в мировых событиях. С «Четками» этого не случилось…
И потом еще много раз она выплывала и из моря крови, и из полярного оледенения, и побывав на плахе, и украшая собой списки запрещенных изданий, и представляя собою краденое добро (издание Ефрона в Берлине, и одесская контрафакция при белых 1919 года).

«Четки» Анна Ахматова считала своей первой настоящей книгой и в зрелые годы о «Вечере» вспоминать не любила. Дескать, это всего лишь проба пера избалованной и глупой девочки. Однако в старости написала ностальгические стихи и назвала их – «Рисунок на книге «Вечер»:

Рисунок на книге «Вечер»
Он не траурный, он не мрачный,
Он почти как сквозной дымок,
Полуброшенной новобрачной
Черно-белый легкий венок.
А под ним тот профиль горбатый,
И парижской челки атлас,
И зеленый, продолговатый,
Очень зорко видящий глаз.

23 мая 1958

Гумилев, когда мы обсуждали тираж, задумчиво сказал: «А может быть, ее придется продавать в каждой мелочной лавке». Тираж 1-го издания 1100 экземпляров. Разошлось меньше чем в год. Главная статья – Н.В. Недоброво. Две ругательные – С. Боброва и Тальникова. Остальные похвальные.
«Все мы бражники…» – стихи скучающей капризной девочки, а не описание разврата, как принято думать теперь…

Н. В. Недоброво «Анна Ахматова»:

…По выходе первого сборника на стихах Ахматовой заметили печать ее личной своеобычности, немного вычурной; казалось, она и делала стихи примечательными. Но неожиданно личная манера Ахматовой, и не притязавшая на общее значение, приобрела, через «Вечер» и являвшиеся после стихи, совсем как будто необоснованное влияние. В молодой поэзии обнаружились признаки возникновения ахматовской школы, а у ее основательницы появилась прочно обеспеченная слава.
Если единичное получило общее значение, то, очевидно, источник очарования был не только в занимательности выражаемой личности, но и в искусстве выражать ее: в новом умении видеть и любить человека.
…Пока не было «Четок», вразброд печатавшиеся после «Вечера» стихи ложились в тень первого сборника, и рост Ахматовой не осознавался вполне. Теперь он очевиден: перед глазами очень сильная книга властных стихов, вызывающих большое доверие.
Оно прежде всего достигается свободою ахматовской речи.
Не из ритмов и созвучий состоит поэзия, но из слов; из слов уже затем, по полному соответствию с внутренней их жизнью, и из сочетания этих живых слов вытекают, как до конца, внутренностью слов обусловленное следствие, и волнения ритмов, и сияния звуков – и стихотворение держится на внутреннем костяке слов. Не должно, чтобы слова стихотворения, каждое отдельно, вставлялись в ячейки некоей ритмо-инструментальной рамы: как ни плотно они будут пригнаны, чуть мысленно уберешь раму, все слова расскакиваются, как вытряхнутый типографский шрифт.
К стихам Ахматовой последнее не относится. Что они построены на слове, можно показать на примере хотя бы такого стихотворения, ничем в «Четках» не выделяющегося:

Настоящую нежность не спутаешь
Ни с чем, и она тиха.
Ты напрасно бережно кутаешь
Мне плечи и грудь в меха,
И напрасно слова покорные
Говоришь о первой любви.
Как я знаю эти упорные,
Несытые взгляды твои!

Речь проста и разговорна до того, пожалуй, что это и не поэзия? А что, если еще раз прочесть да заметить, что когда бы мы так разговаривали, то, для полного исчерпания многих людских отношений, каждому с каждым довольно было бы обменяться двумя-тремя восьмистишиями – и было бы царство молчания. А не в молчании ли слово дорастает до той силы, которая пресуществляет его в поэзию?
Несчастной любви и ее страданиям принадлежит очень видное место в содержании ахматовской лирики – не только в том смысле, что несчастная любовь является предметом многих стихотворений, но и в том, что в области изображения ее волнений Ахматовой удалось отыскать общеобязательные выражения и разработать поэтику несчастной любви до исключительной многотрудности. Не окончательны ли такие выражения, как приведенное выше о том, что у разлюбленной не бывает просьб, или такие:

Говоришь, что рук не видишь,
Рук моих и глаз.

Или это стихотворение:

У меня есть улыбка одна.
Так, движенье чуть видное губ.
Для тебя я ее берегу -
Все равно, что ты наглый и злой,
Все равно, что ты любишь других.
Предо мной золотой аналой,
И со мной сероглазый жених.

Много таких же, а может быть, и еще более острых и мучительных выражений найдется в «Четках», и, однако, нельзя сказать об Анне Ахматовой, что ее поэзия – «поэзия несчастной любви». Такое определение, будь оно услышано человеком, внимательно вникшим в «Четки», было бы для него предлогом к неподдельному веселью – так богата отзвуками ахматовская несчастная любовь. Она – творческий прием проникновения в человека и изображения неутолимой к нему жажды.
…Эти муки, жалобы и такое уж крайнее смирение – не слабость ли это духа, не простая ли сентиментальность? Конечно нет: самое голосоведение Ахматовой, твердое и уж скорее самоуверенное, самое спокойствие в признании и болей, и слабостей, самое, наконец, изобилие поэтически претворенных мук – все это свидетельствует не о плаксивости по случаю жизненных пустяков, но открывает лирическую душу, скорее жесткую, чем слишком мягкую, скорее жестокую, чем слезливую, и уж явно господствующую, а не угнетенную.
Огромное страдание этой совсем не так легко уязвимой души объясняется размерами ее требований, тем, что она хочет радоваться ли, страдать ли только по великим поводам. Другие люди ходят в миру, ликуют, падают, ушибаются друг о друга, но все это происходит здесь, в середине мирового круга; а вот Ахматова принадлежит к тем, которые дошли как-то до его «края» – и чтобы им повернуться и пойти обратно в мир? Но нет, они бьются, мучительно и безнадежно, у замкнутой границы, и кричат, и плачут. Не понимающий их желания считает их чудаками и смеется над их пустячными стонами, не подозревая, что если бы эти самые жалкие юродивые вдруг забыли бы ‘свою нелепую страсть и вернулись в мир, то железными стопами пошли бы они по телам его, живого мирского человека; тогда бы он узнал жестокую силу там у стенки по пустякам слезившихся капризниц и капризников…
При общем охвате всех впечатлений, даваемых лирикой Ахматовой, получается переживание очень яркой и очень напряженной жизни. Прекрасные движения души, разнообразные и сильные волнения, муки, которым впору завидовать, гордые и свободные соотношения людей, и все это в осиянии и в пении творчества, – не такую ли именно человеческую жизнь надобно приветствовать стихами Фета:

Как мы живем, так мы поем и славим,
И так живем, что нам нельзя не петь.

А так как описанная жизнь показана с большою силою лирического действия, то она перестает быть только личной ценностью, но обращается в силу, подъемлющую дух всякого, воспринявшего ахматовскую поэзию.

* * *

Ты письмо мое, милый, не комкай.
До конца его, друг, прочти.
Надоело мне быть незнакомкой,
Быть чужой на твоем пути.
Не гляди так, не хмурься гневно.
Я любимая, я твоя.
Не пастушка, не королевна
И уже не монашенка я -
В этом сером, будничном платье,
На стоптанных каблуках…
Но, как прежде, жгуче объятье,
Тот же страх в огромных глазах.
Ты письмо мое, милый, не комкай,
Не плачь о заветной лжи,
Ты его в своей бедной котомке
На самое дно положи.

1912, Царское Село

Отрывок
…И кто-то, во мраке дерев незримый,
Зашуршал опавшей листвой
И крикнул: «Что сделал с тобой любимый,
Что сделал любимый твой;

Словно тронуты черной, густою тушью
Тяжелые веки твои.
Он предал тебя тоске и удушью
Отравительницы-любви.

Я сказала обидчику: «Хитрый, черный,
Верно, нет у тебя стыда.
Он тихий, он нежный, он мне покорный,
Влюбленный в меня навсегда!»

26 декабря 1911

* * *

Я научилась просто, мудро жить,
Смотреть на небо и молиться Богу,
И долго перед вечером бродить,
Чтоб утомить ненужную тревогу.

Когда шуршат в овраге лопухи
И никнет гроздь рябины желто-красной,
Слагаю я веселые стихи
О жизни тленной, тленной и прекрасной.

Я возвращаюсь. Лижет мне ладонь
Пушистый кот, мурлыкает умильней,
И яркий загорается огонь
На башенке озерной лесопильни.

Лишь изредка прорезывает тишь
Крик аиста, слетевшего на крышу.
И если в дверь мою ты постучишь,
Мне кажется, я даже не услышу.

Корней Иванович Чуковский «Ахматова и Маяковский»:

«Уже из ее первой книги было видно, что она поэт сиротства и вдовства, что ее лирика питается чувством необладания, разлуки, утраты. Безголосый соловей, у которого отнята песня; и танцовщица, когорую покинул любимый; и женщина, теряющая сына; и та, у которой умер сероглазый король; и та, у которой умер царевич -

Он никогда не придет за мною…
Умер сегодня мой царевич, -

и та, которой сказано в стихах: «вестей от него не получишь больше», и та, которая не может найти дорогой для нее белый дом, хотя ищет его всюду и знает, что он где-то здесь, – все это и осиротелые души, теряющее самое милое, и, полюбив эти осиротелые души, полюбив лирически переживать их сиротские потери, как свои, Ахматова именно из этих сиротских потерь создала свои лучшие песни:

Одной надеждой меньше стало,
Одною песней больше будет.

Эти песни так у нее и зовутся: “песенка о вечере разлук”, “песня последней встречи”, “песнь прощальной боли”. Быть сирой и слабой, не иметь ни сына, ни любовника, ни белогo дома, ни Музы, (ибо “Муза ушла по дороге”) – такова художническая прихоть Ахматовой. Изо всех мук сиротства она особенно облюбовала одну: муку безнадежной любви. Я люблю, но меня не любят; меня любят, но я не люблю, – это была главная ее специальность. В этой области с нею еще не сравнился никто. У нее был величайший талант чувствовать себя разлюбленной, нелюбимой, нежеланной, отверженной. Первые стихи в ее “Четках” повествовали об этой унизительной боли. Тут новая небывалая тема, внесенная ею в нашу поэзию. Она первая обнаружила, что быть нелюбимой поэтично, и, полюбив говорить от лица нелюбимых, создала целую вереницу страдающих, почернелых от неразделенной любви, смертельно тоскующих, которые то «бродят как потерянные», то заболевают от горя, то вешаются, то бросаются в воду. Порою они проклинают любимых, как своих врагов и мучителей:

…Ты наглый и злой…
…О как ты красив, проклятый…
…Ты виновник моего недуга…

но все же любят свою боль, упиваются ею, носят ее в себе, как святыню, набожно благословляют ее».

В дни выхода «Четок» нас пригласила к себе издательница «Северных записок» эсерка Чайкина (я была в том синем платье, в котором меня изобразил Альтман). У нее собралось видимо-невидимо гостей. Около полночи начали прощаться. Одних хозяйка отпускала, других просила остаться. Потом все перешли в столовую, где был накрыт парадный стол, и мы оказались на банкете в честь только что выпущенных из Шлиссельбурга народовольцев. Я сидела с Л.К. (Леонид Каннегисер) против Германа Лопатина. Потом часто с ужасом вспоминала, как Л.К. сказал мне: «Если бы мне дали “Четки”, я бы согласился провести столько времени в тюрьме, как наш визави».

(Говорит Анна Ахматова; Николай Николаевич – Н.Н. Пунин, третий муж Ахматовой):
«Я никогда не любила видеть свои стихи в печати. Если на столе лежала книжка “Русской мысли” или “Аполлона” с моими стихами, я ее хватала и прятала. Мне это казалось неприличным, как если бы я забыла на столе чулок или бюстгальтер… А уже чтобы при мне читали мои стихи – просто терпеть не могла. Если Николай Николаевич или Левушка произносили при мне какую-нибудь мою строчку – я бросала в них тяжелым предметом».

* * *

Ф. К. Сологубу
Твоя свирель над тихим миром пела,
И голос смерти тайно вторил ей,
А я, безвольная, томилась и пьянела
От сладостной жестокости твоей.

16 марта 1912, Царское Село

Когда в 1912 году Вячеслав Иванов приехал в Петербург, он был у Сологуба на Разъезжей… Необычайно парадный вечер и великолепный ужин. В гостиной ко мне подошел Мандельштам и сказал: «Мне кажется, что один мэтр – зрелище величественное, а два – уже смешное».

* * *

Прекрасно все под нашим небом,
И камни гор, и нив цветы,
И вечным, справедливым Фебом
Опять обласканная, Ты.
И это нежное волненье,
Как в пламени Синайский куст,
Когда звучит стихотворенье -
Пчела над зыбким медом уст.
И кажется, что сердце вынет
Благочестивая жена
И милостиво нам подвинет,
Как чашу пьяного вина.

Ф.К. Сологуб

Лидия Чуковская «Записки об Анне Ахматовой»:

«Я сказала, что поэты очень похожи на свои стихи. Например, Борис Леонидович [Пастернак]. Когда слышишь, как он говорит, понимаешь совершенную естественность, непридуманность его стихов. Они – естественное продолжение его мысли и речи.
– Борис Леонидович в самом деле очень похож, – согласилась Анна Андреевна. – А я? Неужели и я похожа?
– Вы? Очень.
– Это нехорошо, если так. Препротивно, если так. Но вот Блок был совсем не похож на свои стихи, и Федор Кузьмич тоже. Я хорошо знала Федора Кузьмича и очень дружила с ним. Он был человек замечательный, но трудный».

* * *

Косноязычно славивший меня
Еще топтался на краю эстрады.
От дыма сизого и тусклого огня
Мы все уйти, конечно, были рады.
Но в путаных словах вопрос зажжен,
Зачем не стала я звездой любовной,
И стыдной болью был преображен
Над нами лик жестокий и бескровный.
Люби меня, припоминай и плачь!
Все плачущие не равны ль пред Богом?
Мне снится, что меня ведет палач
По голубым предутренним дорогам.

16 ноября 1913

Поводом для написания стихотворения явилось, видимо, выступление Вольдемара Шилейко в «Бродячей собаке». Говорил он, как всегда, очень умно, но затейливо и непонятно. Гумилев называл странную речь своего лучшего друга «высоким косноязычием» («Высокое косноязычье тебе даруется, поэт»). Тем же высоким косноязычием отличалось и его поэтическое творчество. Вот как откликнулся Шилейко на первые посвященные ему стихи Анны Андреевны, взяв эпиграфом первую строку: «Косноязычно славивший меня…»:

Есть вера духа жадная, простая,
И верность сердца, взявшего свое,
Они вдвоем в другое бытие
Уводят мир, пути переплетая.
Но я не знал ни той свободной веры,
Ни этой скудной мудрости сердец.
Изгнанник неба, огненный гордец,
Я – косный камень. Только камень серый…

* * *

Высокие своды костела
Синей, чем небесная твердь…

Что я принесла тебе смерть.
За розы с площадки круглой,
За глупые письма твои,
За то, что, дерзкий и смуглый,
Мутно бледнел от любви.
Я думала: ты нарочно -
Как взрослые хочешь быть.
Я думала: томно-порочных
Нельзя, как невест, любить.
Но всё оказалось напрасно.
Когда пришли холода,
Следил ты уже бесстрастно
За мной везде и всегда,
Как будто копил приметы
Моей нелюбви. Прости!
Зачем ты принял обеты
Страдальческого пути?
И смерть к тебе руки простерла…
Скажи, что было потом?
Я не знала, как хрупко горло
Под синим воротником.
Прости меня, мальчик веселый,
Совёнок замученный мой!
Сегодня мне из костела
Так трудно уйти домой.

Ноябрь 1913, Царское Село

Считается, что стихотворение «Высокие своды костела…» посвящено памяти Михаила Линдеберга, молодого офицера, застрелившегося 23 декабря 1913 года. Ахматова убедила себя, что виновна в этой катастрофе: знала, что юноша влюблен в нее, но, по легкомыслию молодости, не сделала ничего, чтобы предотвратить трагическую развязку.

Но, думается, не только этот случай лег в основу стихотворения.

В 1908 году Анна Горенко и Николай Гумилев расстались, как им казалось, навсегда. Николай Степанович вернулся в Париж, Анна уехала в Севастополь. Там и получила известие из Парижа: Коля пытался покончить с собой, врачи борются за его жизнь, но положение серьезное. Успокаивающая телеграмма пришла лишь через несколько дней…

Гибель юного поклонника не могла не вернуть Анну в те тревожные дни 1908 года, когда она, получив телеграмму о попытке Гумилева покончить с собой, почти неделю не знала, выживет ли ее Николай.

О том, что Линдеберг не является единственным героем этого стихотворения, свидетельствует несколько деталей. Во-первых, героиня оплакивает бедного влюбленного в костеле, тогда как Михаил был лютеранином и похоронен в лютеранской части Волкова кладбища. А вот как Гумилев восхищался католической храмовой архитектурой и в Италии, и в Польше. Он научил и Анну понимать ее высокую красоту. Кроме того, обращаясь мысленно к самоубийце, Ахматова называет его «веселым мальчиком». Но те же самые слова уже год как произнесены и подарены Гумилеву (которому она чуть было не принесла смерть!) – в поэтическом воспоминании об их первой встрече в Царском Селе: «Эти липы, верно, не забыли нашей встречи, мальчик мои веселый». И вряд ли это небрежность или забывчивость: Анна Андреевна верила в судьбоносность «странных сближений», в мистику роковых совпадений. А здесь и впрямь было что-то и мистическое и роковое. Аня Горенко и Коля Гумилев познакомились 24 декабря 1903 года. Почти в тот же самый день календаря – 23 декабря – застрелился Михаил Линдеберг. По воле рока две незабвенные даты совпали, слились в одно поэтическое переживание. Предположение (адресат стихотворения «Высокие своды костела…» – не только Линдеберг, но и Гумилев) подтверждает и такая подробность. Ахматова пишет: «Я не знала, как хрупко горло под синим воротником». Синий воротник – тоже гумилевская примета. Когда Анна и Николай в 1909 году, после его парижской попытки «самоубийства», снова встретились, он был уже студентом Петербургского университета и носил форменный мундир с высоким синим воротником. (См. в воспоминаниях С. К. Маковского: «Он (Н. Гумилев в 1909 году. – А. М. ) был в форме: в длинном студенческом сюртуке, “в талию”, с высоким темно-синим воротником по моде того времени».)

Когда вышли ахматовские «Четки», собравшие под своей обложкой стихи 1912–1914 гг., читатели, а особенно читательницы, стали гадать, кто же тот счастливец, к кому обращены любовные послания дамы в лиловеющих шелках. Тем, кто задавал этот вопрос лично ей, Анна Андреевна отвечала: многим! И, по всей вероятности, не лукавила. У нее в те годы действительно было много увлечений, да и в нее многие влюблялись: художник Сергей Судейкин, поэт и критик Николай Недоброво, граф Зубов. Нет, нет, она вовсе не считала, как некоторые поэты серебряного века, что и жизнь, и слезы, и любовь – всего лишь средство для ярко-певучих стихов. Однако уже догадалась: чем больше она, на опыте своего сердца, узнает о том, что происходит между мужчиной и женщиной, когда они любят друг друга, тем лучше становятся ее стихи. Эту тайну («разгадку жизни моей») Анна никому не открывала, но Николай Недоброво, друг и возлюбленный, поэт и критик, загадку разгадал. В 1915-м он подарил Ахматовой такие стихи:

Как ты звучишь в ответ на все сердца,
Ты душами, раскрывши губы, дышишь,
Ты, в приближенье каждого лица,