(совместно с А. Д. Сахаровым) и в защиту жертв гонений по политическим мотивам. Член «Комитета прав человека» , много внимания уделял защите свободы религии и прав верующих в СССР. По воспоминаниям Сахарова, проблемы религии заняли значительное место в работе Комитета благодаря обширному и аргументированному докладу о положении религии в СССР.

Опубликование эссе привело к превращению автора в персону нон-грата среди части демократической интеллигенции. По мнению некоторых исследователей, ценность изучения Шафаревичем русофобии в том, что он хоть и не дал определения термина, но способствовал его популяризации.

С конца 1980-х годов Шафаревич открыто печатает в СССР, а затем в России, свои публикации консервативной направленности.

После напечатания «Русофобии» в СССР в 1989 году в журнале «Наш современник » в «Книжном обозрении» (1989, № 38) появилось письмо протеста против взглядов Шафаревича за 31 подписью, включая Юрия Афанасьева , Дмитрия Лихачёва , Андрея Сахарова . В 1992 году более 400 математиков опубликовали в «Notices of the American Mathematical Society » открытое коллективное обращение к Шафаревичу с просьбой пересмотреть позицию, опубликованную в «Русофобии», а 16 июля 1992 года Национальная академия наук США обратилась к учёному с просьбой добровольно отказаться от членства в ней, так как процедуры исключения из академии не существует; подобной просьбы прежде не возникало за всю 129-летную историю этой академии. Ряд математиков, в том числе Жан-Пьер Серр , Анри Картан , Серж Ленг и Джон Тейт , выступил против таких действий Академии. Совет Американского математического общества также выпустил специальное заявление, в котором выразил своё осуждение «антисемитских работ И. Р. Шафаревича»

Юрий Солодкин

Уважаемый Игорь Шафаревич!

Обращение «уважаемый» не формальное и не ёрническое, поскольку от друзей-математиков (мои личные степени и звания связаны с техническими науками) слышал, что Вы хороший математик и заслуженно стали академиком. Что же касается Вашего многолетнего «хобби» исследовать истоки и проблемы антисемитизма, то почему бы нет. Меня это тоже очень сильно интересует. По этой причине я и решил написать Вам письмо. Я обращаюсь к Вам, как к русскому патриоту, хотя, честно признаюсь, Ваша фамилия вызывает у меня некоторое подозрение. Не может быть сомнения, что она происходит от слова «шафар», бараний рог, в который евреи трубят, встречая Новый год.

Бог бы с ней, с фамилией. Не в этом суть. Для начала я хотел бы рассказать о смешной истории, случившейся во время защиты моей докторской диссертации. В отзыве от Института математики СО АН был упомянут академик Виноградов, кажется, Иван Матвеевич, но не уверен. Помните, он возглавлял Отделение математики АН СССР, был признанным специалистом в области теории чисел и очень не любил евреев. И вправду, разве можно смириться с тем, что среди выдающихся математиков они сплошняком. Помню, как я был удивлён, когда на защите кандидатской диссертации мой друг, аспирант Сергея Львовича Соболева, математика первой величины, получил два чёрных шара, хотя Сергей Львович назвал его работу незаурядной. Тогда академик Соболев не выдержал, вскочил с места и сказал, что он знает, почему эти чёрные шары, но он всё равно будет гордиться тем, что его мама - еврейка.

Слово «жид» я услышал ещё в младенческом возрасте и понял, что это нехороший и жадный человек. Когда соседский мальчик не дал мне игрушку, я обозвал его жидом и отобрал. Он заплакал и пожаловался своей маме, а та пришла к моей и не без издёвки заявила: «Ваш-то моего жидом обозвал!» Тут моей матери пришлось объяснить, кто есть кто, и я сильно расстроился. Во дворе меня жидом не дразнили, но дали кличку Соломон не только за мою еврейскую наружность, но и за начитанность и все пятёрки в школе. Я тогда не ощущал почётность этой клички, переживал, но пришлось смириться.

Очень остро я почувствовал свою неполноценность во время известного Вам Дела врачей-убийц. Мне было 13 лет, я пришёл в школу и вдруг слышу, как двоечник Махов от имени якобы всех объявляет мне бойкот. Не прошло и пяти минут, один попросил списать домашнее задание по алгебре, другой - объяснить что-то по физике, и бойкот на этом закончился. Но на уроке географии я получил записку от рыжего Фролова: «Не обижайся, я сейчас задам вопрос».

И он спрашивает: «Людмила Николаевна, почему все евреи предатели?» Людмила Николаевна долго говорила про равенство наций и народов, но мне от этого не было легче. Я готов был, дай мне автомат, расстрелять всех этих врачей-предателей. Но я-то сам в чём провинился? Разве я выбирал, от кого мне родиться? Что, быть евреем уже преступление? Мама не пускала нас с братом гулять. Никто не знал, чем это закончится, но ничего хорошего не ждали. И мать, и отец в детстве пережили погромы.

Ещё вспоминается случай, когда я, уже будучи кандидатом наук, поступал на работу в Университет. Начальница отдела кадров пришла к ректору и напомнила ему, что несколько недель назад они с позором уволили еврея, уезжающего в Израиль, а теперь принимаем опять еврея. Обком этого не простит.

Ректор вызывает проректора по науке, который мне предложил работу, и говорит: «Только не объясняй мне, что он хороший парень, я его знаю давно. Но сегодня я подпишу приказ, завтра меня снимут с работы. Ты хочешь этого?»

И тогда хитрый проректор устроил спектакль. Ректор отправился в командировку, а вместо себя оставил не проректора по учебной работе, как это было всегда до и после, а проректора по науке. Тот подписал приказ о моём приёме, а вернувшийся ректор тотчас побежал в Обком доложить, что в его отсутствие проректор допустил такой промах, за который он просит прощения и впредь обещает евреев не принимать.

Я не был обрезан, не знал ни слова по-еврейски, не соблюдал никаких еврейских праздников и традиций, но мне не давали забыть, что я еврей, и сегодня я благодарен за это, поскольку у меня возник интерес к еврейской истории. Оказалось, что древнее еврейское государство было очень развитым и сильным, но, странное дело, в школьных учебниках по истории о нём ни слова. Были Урарту, Шумерское царство, что-то ещё, а Иудейского царства и след простыл. Тогда я впервые подумал, что полуправда страшнее вранья.

Еврейское государство, завоёванное Римом, исчезло. Но дальше начались чудеса, которые даже очень почитаемый мной русский философ Бердяев объяснить не может, в чём честно признаётся. Изгнанные евреи в большинстве своём оказались в Италии. Римляне не препятствовали этому. Они только запретили им иметь землю и заниматься ремёслами. Было только два выхода: или рабский труд, на что и рассчитывали победители, или придумать что-нибудь новенькое. И мои предки придумали. Они начали заниматься торговлей. Почти весь торговый флот в древнем Риме был еврейским, и пришлые евреи стали более зажиточными людьми, чем коренные жители. Как же это можно выдержать! Начались еврейские погромы, горели корабли. И побежали, кто куда, и многие оказались в Испании. Начался их вклад в Европейскую историю. Схема повторялась: переселение, усиление влияния, высокие должности и звания, погромы, переселение. Испания, Германия, Польша и дальше на восток - Украина, Белоруссия, Россия. Я родился в Сибири.

Прошу прощения за очень вульгарный и поверхностный экскурс в историю. В каких-то деталях что-то было, возможно, и не так. Прошлое ещё менее предсказуемо, чем будущее. Задумайтесь над этим парадоксом. Ясно одно - века гонений, издевательств, истреблений при 2000-летнем отсутствии государства не уничтожили народ и его веру в свою судьбу. Через 2000 лет (это ж подумать только!) вновь родился Израиль на земле обетованной и заговорил на иврите, который давно считали мёртвым языком. Изумитесь этому чуду и попробуйте, поскольку мы не верим в чудеса, объяснить его для себя. А если Вам не удастся найти достойного объяснения, то согласитесь с тем, что Вам не всё понятно, и продолжайте думать и искать ответ. Я поступил именно так.

Пути Господни неисповедимы. Я не могу с этим смириться. Но, почувствовав себя внутри еврейской истории, содрогнувшись от жертв, которые понёс мой народ, не могу не выразить признательность и благодарность антисемитам и палачам за то, что мы такие, какие мы есть. Пожалели бы нас и обласкали, и исчезли бы мы давно в волнах ассимиляции. Вы же умный человек. Сколько можно способствовать совершенствованию евреев, обострять их ум и практическую смекалку. Вы же любите математику, которая, несомненно, мать всех наук. Идите к матери. Бог с ними, с евреями. И будьте счастливы!

Шафаревич Игорь Ростиславович — (род. 3 июня 1923) - советский и российский математик, один из крупнейших математиков XX века, доктор физико-математических наук, профессор, академик РАН (1991). Основные труды посвящены алгебре, теории чисел и алгебраической геометрии. Известен также как диссидент, публицист, общественный деятель.

Родился 3 июня 1923 года в Житомире. Учась в школе, сдавал экстерном экзамены на механико-математическом факультете МГУ. После окончания школы был принят на последний курс этого факультета и окончил его в 1940 году (в 17 лет). Защитил кандидатскую диссертацию в 1942 году (в 19 лет), докторскую - в 1946 году (в 23 года).

В 1944 году, после окончания аспирантуры, становится преподавателем механико-математического факультета МГУ. В 1946 году, после защиты докторской диссертации, становится сотрудником Математического института им. В. А. Стеклова (МИАН). В 1975 году в связи с общественной деятельностью был отстранён от преподавания в МГУ, и с тех пор работает только в отделе алгебры МИАН: в 1960-1995 годах - в должности заведующего отделом, с 1995 года - в должности главного научного сотрудника (советника РАН). Семинар Шафаревича также был перенесен из МГУ в МИАН, где он действует по состоянию на начало 2010-х годов, в семинаре постоянно принимает участие значительное количество математиков. Под его руководством защищено более 30 кандидатских диссертаций. Имеет много известных учеников, среди которых Сурен Аракелов, Евгений Голод, Алексей Кострикин, Юрий Манин, Алексей Паршин, Андрей Тюрин.

20 июня 1958 года (в возрасте 35 лет) избран членом-корреспондентом АН СССР по отделению физико-математических наук. Лауреат Ленинской премии (1959). 7 декабря 1991 года избран академиком РАН по Секции математики, механики, информатики (математика). Иностранный член Национальной академии деи Линчеи (Италия), германской академии естествоиспытателей «Леопольдина», член Лондонского Королевского общества, Национальной академии наук США. Почётный доктор университета Париж XI (Орсэ).

Научный руководитель - член-корреспондент АН СССР Борис Делоне - направил его исследования в русло теории алгебраических чисел. Другой областью, привлекшей в то время внимание учёного, стала теория Галуа. Это определило область его научных интересов на многие годы. Первым крупным достижением стало решение обратной задачи теории Галуа для конечных p-групп, эта работа была удостоена премии Московского математического общества. За цикл работ по решению обратной задачи теории Галуа над полями алгебраических чисел (открытие общего закона взаимности и решение обратной задачи Галуа для разрешимых групп) получил Ленинскую премию (1959).

В 1955 году подписал «Письмо трехсот». В 1968 году подписал письмо в защиту Есенина-Вольпина. В сентябре 1973 года написал открытое письмо в защиту Сахарова. Один из участников изданного по инициативе Солженицына сборника статей «Из-под глыб» (ему принадлежат три статьи). После ареста и выдворения за пределы СССР Солженицына в феврале 1974 года написал открытые письма «Арест Солженицына» и «Изгнание Солженицына». В 1990 году подписал «Письмо 74-х».
Известен не только как учёный-математик, но и как публицист, общественный деятель и автор историко-философских публикаций. Основные работы:

«Социализм как явление мировой истории», 1974 год
«Русофобия», 1982 год
«Две дороги - к одному обрыву», 1989 год
«Русофобия: десять лет спустя», 1991 год
«Россия и мировая катастрофа»
«Духовные основы российского кризиса XX века», 2001 год
«Трёхтысячелетняя загадка (История еврейства из перспективы современной России)», 2002 год
«Будущее России», 2005 год
«Русский народ в битве цивилизаций», 2011 год
С конца 1960-х годов принимает участие в общественной деятельности: пишет заявления и проводит пресс-конференции в защиту Русской православной церкви (РПЦ), против использования психиатрии как средства политических репрессий (совместно с А. Д. Сахаровым) и в защиту жертв гонений по политическим мотивам. Член «Комитета прав человека», много внимания уделял защите свободы религии и прав верующих в СССР. По воспоминаниям Сахарова, проблемы религии заняли значительное место в работе Комитета благодаря обширному и аргументированному докладу о положении религии в СССР.

В 1974 году участвовал вместе с А. И. Солженицыным в издании публицистического сборника «Из-под глыб», написав для него три статьи: «Социализм», «Обособление или сближение?» и «Есть ли у России будущее?». Первая статья представляет собой резюме изданной позже книги «Социализм как явление мировой истории», которая в полном виде была опубликована в 1977 году во Франции. После издания сборника дал пресс-конференцию иностранным корреспондентам в Москве. В 1975 году был уволен из МГУ.

В 1982 году опубликовал за рубежом и в самиздате эссе «Русофобия». В этой работе использовал идеи французского националистического историка начала XX века Огюстена Кошена, который разработал идею о «малом народе» - антинациональной элите, навязавшей «большому народу» свои идеи и теории и таким образом явившейся подлинной причиной и движущей силой французской революции. По Шафаревичу, российское воплощение феномена «малого народа» сыграло большую роль в революции в России. При этом «малый народ» не является, по Шафаревичу, каким-либо национальным течением (в нём присутствуют представители разных наций), но он содержит влиятельное ядро, связанное с евреями. Работа «Русофобия» содержит также поддержку версии, согласно которой расстрел царской семьи является «ритуальным убийством».

Опубликование эссе привело к превращению автора в персону нон-грата среди части демократической интеллигенции. С конца 1980-х годов Шафаревич открыто печатает в СССР, а затем в России, свои публикации консервативной направленности.

В 1993 году был в списке кандидатов в депутаты Государственной Думы от Конституционно-демократической партии - Партии народной свободы (КДП-ПНС) Михаила Астафьева (список не собрал нужного количества подписей). В 1994 году вошел во Всероссийский национальный правый центр (ВНПЦ) Астафьева и Наталии Нарочницкой.

Член редколлегии журнала «Наш современник», в 1991-1992 годах входил в редколлегию газеты «День» Александра Проханова (после запрещения в 1993 году она стала издаваться как газета «Завтра»).

Работа Шафаревича «Русский вопрос» включена издательствами «Алгоритм» и «Эксмо» в книжную серию «Классика русской мысли».

Математические труды

1. О решении уравнений высших степеней (метод Штурма) (совместно с Е. С. Голодом). - М.: Гостехиздат, 1954, 24 с. Нем. пер.: VEB Deutscher Verlag der Wiss., Berlin, 1956.
2. О башне полей классов. - М.: 1964, 16 с.
3. Теория чисел (совместно с З. И. Боревичем). - М.: Наука, 1964. Нем. пер.: Basel; Stuttgart: Birkhäuser Verlag, 1966.
   Англ.: New York; London: Acad. Press, 1966. Фр.: Paris: Gauthier-Villars, 1967. Япон.: Tokyo: Joshioka Shoten, 1971.
4. Lectures on minimal models and birational transformations of two-dimensional schemes. - Bombay: Tata Inst. Fund. Res., 1966.
5. Алгебраическая геометрия. - М.: Изд-во МГУ, 1968.
6. Дзета-функция. - М.: Изд-во МГУ, 1969.
7. Основы алгебраической геометрии. - М.: Наука, 1971. Нем. пер.: Berlin: Dtsch. Verl. Wiss., 1972. Англ.: Grundlehren Math. Wiss. Bd. 213. Berlin; Heidelberg; New York, 1974. Румын.: Bucharesti: Stiint. encicl., 1976.
8. Теория чисел (совместно с З. И. Боревичем). - 2-е изд. - М.: Наука, 1972.
9. Геометрии и группы (совместно с В. В. Никулиным). - М.: Наука, 1983. Англ. пер.: Berlin, Heidelberg, New York: Springer-Verlag, 1987.
   Япон.: Tokyo: Springer-Verlag, 1993.
10. Теория чисел (совместно с З. И. Боревичем). - 3-е изд. - М.: Наука, 1985.
11. Основные понятия алгебры. - М.: ВИНИТИ, 1986. Соврем. пробл. мат. Фундаментальные направления. Т. 11. Алгебра-1. Англ. пер.: Algebra I. Basic notions of algebra. Encyclopaedia of Mathematical Sciences, 11, 1990.
12. Основы алгебраической геометрии. - 2-е изд., перераб. и доп. - М.: Наука, 1988. Англ. пер.: Basic algebraic geometry, Springer-Verlag, Berlin, 1994.
13. Основные понятия алгебры. - 2-е изд., испр. и доп. - М., Ижевск: РХД, 2001. ISBN 5-89806-022-7, ISBN 5-93972-097-8.
14. Discourses on algebra. - Universitext, Springer-Verlag, Berlin, 2003, ISBN 3-540-42253-6.
15. Избранные главы алгебры: Учеб. пособие для школьников. - М.: Журн. «Математическое образование», 2000. (377 с.)
16. Основы алгебраической геометрии. - 3-е изд., испр. и доп. - М.: Изд-во МЦНМО, 2007, 589 с. ISBN 978-5-94057-085-1.
    Англ. пер.:
17. Basic Algebraic Geometry 1: Varieties in Projective Space (3rd edition). - Springer-Verlag, Berlin, 2013, ISBN 978-3-642-37955-0.
18. Basic Algebraic Geometry 2: Schemes and Complex Manifolds (3rd edition). - Springer-Verlag, Berlin, 2013, ISBN 978-3-642-38009-9.
19. Линейная алгебра и геометрия (совместно с А. О. Ремизовым). - М.: Физматлит, 2009, 511 с. ISBN 978-5-9221-1139-3. Англ. пер.: Springer-Verlag, Berlin, 2013, ISBN 978-3-642-30993-9.

Нематематические pаботы

1. Социализм как явление мировой истории. - Париж: YMCA-Press, 1977. ISBN 5-699-04186-9
2. Есть ли у России будущее? - М.: Советский писатель, 1991. 558 страниц. ISBN 5-265-01844-1
3. Русский народ на переломе тысячелетий. Бег наперегонки со смертью. - М.: «Русская идея», 2000, 400 с. ISBN 5-89097-032-1.
4. Духовные основы российского кризиса XX века. - М.: Издание Сретенского монастыря, 2001.
5. Трехтысячелетняя загадка. История еврейства и перспективы современной России. - СПб.: Библиополис. 2002. ISBN 5-94542-023-9
6. Трехтысячелетняя загадка: Тайная история еврейства. М.: Алгоритм, 2011. 432 с., Серия «Тайная история человечества», 3 000 экз., ISBN 978-5-4320-0056-9
7. Две дороги - к одному обрыву. - М.: Айрис-Пресс, 2003, 448 с. ISBN 5-8112-0273-3.
8. Записки русского экстремиста. Алгоритм, Эксмо, 2004, 320 с. ISBN 5-699-06296-3.
9. Русофобия. - М.: Эксмо, 2005, 352 с. ISBN 5-699-12332-6; - М.: Алгоритм, 2011. 272 с. ISBN 978-5-4320-0048-4.
10. Зачем России Запад? - М.: Эксмо, 2005, 352 с. ISBN 5-699-12786-0.
11. Русский вопрос. - М.: Эксмо, 2009, 992 с. ISBN 978-5-699-31878-0.
12. Мы и они. - М.: Алгоритм, Эксмо, 2010, 480 с. ISBN 978-5-699-39479-1.
13. Русский народ в битве цивилизаций. - М.: Институт русской цивилизации, 2011, 934 с. ISBN 978-5-902725-62-6. 2-е изд.: М.: Институт русской цивилизации, Родная страна, 2012. 936 с., ISBN 978-5-4261-0010-7

19 февраля 2017 г. в Москве на 94 году жизни скончался известный философ и общественный деятель, академик, президент Московского математического общества, лауреат Ленинской премии Игорь Ростиславович Шафаревич. Он родился 3 июня 1923 г. После окончания школы поступил сразу на последний курс Московского Университета, в 18 лет защитил кандидатскую диссертацию, в 23 - докторскую. С 60-х годов активно выступал в защиту Православной Церкви. В 1974 г. вместе с Александром Солженицыным издал сборник «Из-под глыб», собрание статей по вопросам духовной и общественной жизни того времени. В 1975 г. без объяснения причин его уволили из Московского Университета, в котором он преподавал с 1943 г. В 1977 г. Шафаревич дал интервью британской телекомпании «Би-би-си», в котором возвысил свой голос в защиту преследуемых за веру и обличил борьбу с религией в СССР. В 2001 г. академик Шафаревич прочитал в Сретенском высшем духовном училище спецкурс «Духовные основы российского кризиса XX века».

В кровавые дни октября 1993 г. академик Игорь Шафаревич стал одним из инициаторов открытого обращения видных патриотических деятелей русской культуры к Патриарху Алексию II: «Мы обращаемся к Вам как к Главе Русской Православной Церкви с убедительным призывом в час тяжелейшего испытания прийти на помощь нашему народу, на помощь миллионам Ваших прихожан. Призываем встать во главе всей страны в борьбе за восстановление Конституции России и гражданского мира... Мы знаем, что Церковь не любит вмешиваться в мирские дела, отдавая себя заботам о возвышенном и вечном. Но, если бы Ваш предшественник - Святой Патриарх Гермоген не пришел бы на помощь своему Отечеству, России уже не было бы более трех веков.
Ведь если прольется кровь и погибнут сотни героических защитников демократии в Доме Советов, в том числе и трое православных священников, то их кровь окажется на Вашем белоснежном облачении ... Помните, что приказ о развязывании бойни и, следовательно, кровавой гражданской войны, могут отдать только двое - Б. Ельцин и Ю. Лужков, которых Вы недавно благословляли в храме Христовом на глазах десятков миллионов телезрителей.
... Как же душа, исполненная христианской любви, может примириться с тем, что народные избранники находятся в нечеловеческих условиях (лишенные тепла, света, воды и продовольствия)! А ведь именно они недавно приняли закон в защиту прав Православной Церкви. Они же выступили против страшного обнищания народа, против чудовищного роста преступности, против развала российской государственности. И как странно видеть, что только трое православных священников - истинных подвижников - несут тяжесть креста страданий защитников Дома Советов ...
... Уже озверевшие омоновцы, подкупленные двухкратным повышением зарплаты накануне путча, избивая безоружных демонстрантов, пролили первую кровь патриотов... Подписи: писатели Ю. Власов, В. Распутин, А. Проханов, Л. Бородин, Ю. Беляев, В. Сорокин, С. Куняев, В. Крупин, академик И. Шафаревич, народные артисты и режиссеры Н. Бурляев, С. Говорухин, И. Горбачев, Т. Доронина, С. Бондарчук, Л. Зайцева, М. Ножкин, В. Овчинников, народный художник А. Шилов, вице-президент Пушкинской академии В. Легентов, композитор Г. Свиридов и др.» («Советская Россия», 2.10.1993): http://expertmus.livejournal.com/38970.html

(Эфир на канале ТВЦ 19.06.04)

Священник: - Здравствуйте, Игорь Ростиславович!

Шафаревич И.Р.: - Здравствуйте, благословите.

Священник: - Бог благословит нашу беседу. Сейчас в некоторых кругах считается хорошим тоном пнуть Церковь и обвинить её в том, что в 60-70-е годы Церковь молчала, шла на поводу у власти и фактически вступила с ней в соглашение. Вы разделяли тогда мнение Солженицына? Что Вы думаете об этом сейчас?

Шафаревич И.Р.: - И сейчас, и тогда мне казалось, что обвинения против Церкви неправомочны. Церковь состоит из людей, и она такова, каков церковный народ. Обвинять надо себя. Действительно, Церковь была страшно подавлена. Не было сил противостоять этому давлению, ему поддавались все.

Священник: - Вы занимались с детства наукой, почему Вы стали правозащитником?

Шафаревич И.Р.: - Собственно «правозащитником» я никогда не был, и сам этот термин мне чужд. У меня с подросткового возраста и до глубокой старости сохранялось чувство, что мой народ находится в смертельной опасности. Стремление мое - защитить свой народ, а не какие-то абстрактные ценности, которые кажутся мне малопонятными.

Священник: - А почему именно положение Церкви столь Вас заинтересовало, ведь свободы и права нарушались повсеместно.

Шафаревич И.Р.: - Не только положение Церкви. Я тогда написал книгу «Социализм как явление мировой истории». Мне хотелось понять, что же такое с нами происходит, ведь единственный инструмент, который у меня есть - выработанный в математике механизм понимания. Книга разошлась в самиздате, потом была издана заграницей. Мне казалось, что стержнем народа всегда является религия и ее проявление в миру - Церковь. Так мы выстояли татарское иго, только этим способом мы можем выстоять под тем игом, что легло на нас и продолжает давить и сейчас.

Священник: - Ваши родители пережили тридцатые годы. Как они относилась к Церкви, к вере? Как Ваше детство проходило в этот период?

Шафаревич И.Р.: - Это очень интересный вопрос. Не только у моих родителей, но и почти у всех представителей старшего поколения, на тридцать, двадцать, даже десять лет старше меня, я всегда встречал одно и то же: они потеряли веру в Бога, хотя были очень религиозными в молодости. Например, мой отец даже собирался идти в монастырь и выбрал себе монашеское имя. Они пережили гражданскую войну, голод, крах всех форм жизни, тиф, расстрелы. Отца дважды водили на расстрел, и лишь по случайности не расстреляли - он был в штиблетах, а ценились сапоги. После этого постепенно они потеряли веру в Бога. Я думаю, причина заключается в том, что дореволюционная Церковь не дала им заряда, который позволил бы им перенести испытания.

Священник: - Игорь Ростиславович, а к Вам тогда верующие обращались за помощью?

Шафаревич И.Р.: - Да, из-за моего сочинения «Законодательство о религии в СССР», которое тогда распространилось в самиздате, у людей сложилось ложное, горькое для меня впечатление, что я могу чем-то помочь. Ко мне много раз приходил один из инициаторов передачи храма в городе Горький, Леонид Федорович Казурин, по профессии настройщик роялей. Он рассказывал, как его травили, показывал письма, которые писали в его защиту - трогательные письма, написанные простыми людьми, непривыкшими складно писать.

Священник: - А как вообще складывалась судьба тех людей, которые пытались бороться за веру?

Шафаревич И.Р.: - Тяжело. Например, тогда по рукам ходило письмо верующих города Кирова (Вятки). Они были одними из немногих, кто протестовал против закрытия церквей, инициатором протеста был такой Талантов. Его начали травить в газетах, жена его умерла от инфаркта, его самого отправили в лагерь, и через полгода он там умер. Таких случаев я знаю довольно много.

Священник: - Игорь Ростиславович, Вы сейчас показали нам свою знаменитую книгу «Законодательство о религии в СССР». Для кого Вы ее писали и почему?

Шафаревич И.Р.: - В основном для себя, чтобы установить для себя истину. Я слышал много рассказов, но травмированные люди иногда склонны преувеличивать. Объективный факт - это законы, а законы были совершенно невероятными, даже конституция содержала такой пункт: у нас разрешается свобода отправления любого культа и свобода пропаганды атеизма. Но закон запрещал, например, причащение тяжелобольного или умирающего, если только в больнице нет «специально изолированного помещения». А такого помещения естественно не было.

"Еврейство как опора режима".

Нас окружает «вселенная Шафаревича». Даже слово «скрепы» заимствовано, видимо, из его работы. И стремление операторов современной официальной антирусофобии скрыть свои истоки постыдно.

19 февраля в Москве скончался академик Игорь Ростиславович Шафаревич - выдающийся математик, смелый общественный деятель - диссидент, друг Солженицына и Льва Гумилева, автор прогремевшей на весь мир работы «Русофобия», посвященной русскому национальному сознанию и его врагам, один из главных идеологов русского пути, уводящего от «двух дорог к одному обрыву» - коммунистической и либеральной.

Запуганное «малым народом» Отечество практически не оказало ему посмертных почестей, хотя обильно пользуется плодами его трудов. Скажем, термин «русофобия» вышел на уровень международного дипломатического словаря - покойный Виталий Чуркин неоднократно обличал с трибуны Совбеза «чудовищную русофобию, граничащую с человеконенавистничеством», воцарившуюся в Киеве.
Но - пусть и со всеми издержками пророка в своем отечестве - Игорь Ростиславович прожил долгую счастливую жизнь.

В стране, где мужчины его народа не доживают до 65, а самые общественно активные - и до 40, он прожил долгих 93 года. В это без малого столетие уместились на самом деле не одна, а несколько жизней.

Первая - жизнь одного из ведущих не только в России, но и в мире математиков.

В 17 лет окончен вуз, в 19 - кандидат, в 23 - доктор, в 35 - членкор, множество решенных сложнейших задач, выстроенных математических систем, признаний, званий и премий. И только звания академика пришлось дожидаться на удивление долго - до 68 лет.

Но тому причиной была вторая жизнь Шафаревича - жизнь диссидента.

С 1955 года Шафаревич подписывает письма, участвует в самиздате, поддерживает Солженицына в самые трудные минуты. Он один из тех русских телят, которые бодаются с советским дубом.

Шафаревич пишет убийственное в своей гуманитарной фундированности и аналитической точности исследование «Социализм как явление мировой истории».

Он находит истоки социализма не у Маркса, не у Кампанеллы и Мелье, а в империи инков и древних восточных деспотиях, таких как Третья династия Ура в Шумере, построенная на строжайшем учете и контроле трудовых ресурсов и государственном распределении продуктов.

В конечном счете, умозаключает Шафаревич, все основные идеи социализма сводятся к фундаментальной воле к смерти, периодически овладевающей не только отдельными людьми, но и целыми обществами. Социалистическая уравнительность, ненависть к семье, обобществление и тоталитарный контроль - все это формы нежизни, овладевающей жизнью и порабощающей ее.

Социализм - рационально декорированная воля к нежизни.

Тут можно было бы поспорить, указав на то, что в России именно крах социализма и привел к торжеству нежизни, к пиру либеральных вурдалаков. На что Шафаревич резонно отвечал, что большинство этих вурдалаков были преподавателями марксистско-ленинской экономики, комсомольскими работниками и так далее.

При этом устремленный к прогрессу через частную инициативу либерализм и устремленный к прогрессу же через тоталитарную сверхорганизацию коммунизм - это лишь «две дороги к одному обрыву», как назвал мыслитель одну из самых известных своих работ. И тот, и другой вид прогрессизма сущностно едины, противопоставляя себя жизни, свободе, вере, органическому началу в человеке и обществе.

Это был удивительный парадокс Шафаревича - будучи математиком, представителем одной из наиболее абстрактных и идеалистичных форм человеческой мысли, он на деле был, пожалуй, самым крупным представителем философии жизни в ХХ веке: антиманихейское начало, гнушение «гнушением плотью» проведено у него очень последовательно.

Он - защитник всего органичного, природного, того, что рождается, развивается и умирает, а не того, что висит на жизни сковывающими путами.

Такими путами он всегда считал коммунизм (хотя антисоветчиком, болезненно выискивающим и систематизирующим мелкие придирки к советской власти, никогда не был). Шафаревич метил в коммунизм, чтобы попасть именно в него, а не в Россию.

Именно это привело к его третьей жизни.

Как русский диссидент он хотел бы быть тем же, чем были (или, по крайней мере, считались) Вацлав Гавел для чехов, Валенса и Михник для поляков, то есть бороться с системой во имя интересов своего народа, своей нации, а не каких-то чужих.

И на этом пути он открывает для себя, что подавляющее большинство диссидентского движения борется с советским не ради русского. Мало того, эта диссидентская тусовка, по сути, навешивает на русский народ, главную жертву коммунистического эксперимента, все грехи коммунизма, чтобы заодно с коммунизмом грохнуть и «Россию-суку».

Александр Зиновьев, сам ставший из диссидента неокоммунистом, несколько лукавил, когда говорил, что «целили в коммунизм, а попали в Россию». Они попали в Россию, потому что в нее и целили.

Из осознания этого факта и рождается «Русофобия» - трактат-предупреждение.

Шафаревич показал в нем с удивительной научной точностью, скорее даже зоологически-вивисекторской, нежели математической, ту идеологию, которая будет править сатанинский бал на наших просторах с начала перестройки и не утихомирилась в полной мере и до сих пор.
«Русофобия» начинается со спора о философии русской истории: «Русофобия - это взгляд, согласно которому русские - это народ рабов, всегда преклонявшихся перед жестокостью и пресмыкающихся перед сильной властью, ненавидевших все чужое и враждебных культуре, а Россия - вечный рассадник деспотизма и тоталитаризма, опасный для остального мира».

Другими словами, во имя торжества демократии, свободы и общечеловеческих ценностей русских надо извести под корень, поскольку именно природа русского народа является главным препятствием на пути к царству добра, а коммунизм если в чем и виноват, то лишь в том, что имел неосторожность упасть на русскую рабскую почву, где немедленно стал уродством.

Шафаревич с какой-то, повторюсь, вивсекторской точностью собрал и квалифицировал наиболее выдающиеся высказывания и фигуры этого русофобского дискурса прямо по методу «О частях животных», так что с тех пор ни Шендеровичу, ни Новодворской, ни Латыниной, ни их эпигонам абсолютно ничего нового прибавить не удалось.

Абсолютно любой русофобский текст в современной российской журналистике составлен из штампов, уже зафиксированных в работе Шафаревича: «Россией привнесено в мир больше зла, чем какой-нибудь другой страной»; «византийские и татарские недоделки»; «Смрад мессианского «избранничества», многовековая гордыня «русской идеи»; «Страна, которая в течение веков пучится и расползается, как кислое тесто»; «То, что русским в этой стране сквернее всех - это логично и справедливо»…

И как резюме всего - единственный доступный для русских путь к счастью и свободе - оккупация, не чья-нибудь, а американская, «мозговой трест генерала Макартура», как выражается цитируемый Шафаревичем Александр Янов.

Возможно, другой автор остановился бы на констатации русофобского феномена, привел бы несколько возражений по существу да процитировал бы лакея Смердякова, мол, «весьма умная нация победила бы весьма глупую-с» - когда еще все это было сказано, смердяковщина, ничего нового.

Но Шафаревич был человеком с другим складом ума.

Увидев симптом, манифест проблемы, его мозг начинал работать, пока не достигал определенного теоретического понимания. А мозг этот был весьма богатым и изощренным.

Он владел английским, французским и немецким, был всегда в курсе новейшей литературы и интересовался передовыми, но не «модными» в дурном смысле слова новейшими западными теориями. Круг его интересов - Арнольд Тойнби, Конрад Лоренц, Карл Ясперс и Карл Виттфогель. Шафаревич имел первоклассную подготовку гуманитария, сразу выдававшую, что он родом из Житомира.

Про Житомир надо сделать маленькое отступление - этот южнорусский город, на Волыни, сейчас превратившийся в символ глубочайшего украинского провинциализма и ассоциирующийся разве что с чертой оседлости, когда-то был интеллектуальной столицей Юго-Западной Руси.

Здесь вырос тончайший из знатоков античной истории, никем ни до, ни после не превзойденный - Михаил Иванович Ростовцев, здесь же родился человек, построивший русским лестницу в Небо - Сергей Павлович Королев.

Игорь Ростиславович был человеком того же высочайшего житомирского уровня, частью разрушенной на его глазах вселенной. Гражданская война, погромы, украинизация - и вот уже русским там делать было нечего, они перебрались в столицу, где столкнулись на одних площадях коммуналок с нерусскими из того же Житомира, клерками Наркомзема, Наркомтяжпрома и Наркомвнудела, «упромысливавшими» русских мужиков коллективизацией (вид подконвойных раскулаченных одним из первых заставил маленького Игоря задавать вопросы).

И вот человек гуманитарного уровня Ростовцева и Тойнби начал поиск объяснений. И нашел их в социологической модели Огюстена Кошена - французского историка, еще молодым павшего на полях Первой мировой и оставившего небольшое по объему, но очень яркое интеллектуальное наследие, касающееся интерпретации происхождения и развития Великой французской революции.

Как аристократ-монархист Кошен, разумеется, продолжал традицию Ипполита Тэна, трактовавшего революцию как заговор и разгул жестокости и злодейства, подорвавшего органическое развитие Франции.

Однако там, где Тэн мастерским пером литератора живописал зверства, Кошен с дотошностью инженера проделал скучную работу, посвященную установлению того, какими именно путями сформировавшаяся в литературных салонах «нация философов» захватила власть во Франции, проведя сотни «стряпчих» в палату третьего сословия Генеральных штатов - а ведь именно эти люди довели Францию до Большого террора.

Среди историко-политтехнологических штудий Кошена есть и произведение более легкомысленное - «Философы», в котором в весьма издевательской манере описана та самая банда просветителей-энциклопедистов, захват которой салонного и литературного господства над Францией и предопределил неизбежность политического захвата ее революционерами.

Кошен вспоминает здесь знаменитую комедию Аристофана «Птицы», в которой по совету грека-авантюриста птицы строят город между небом и землей и перекрывают олимпийским богам доступ к жертвоприношениям, после чего боги начинают пухнуть с голодухи и вынуждены идти к птицам на поклон.

Вот этой вот конструкции - малому городу, «городку», «местечку» - и уподобляет Кошен «республику философов». Она перекрыла каналы коммуникаций между властью и народом, навязала себя обществу как посредника и фактически монополизировала социальный контроль.

Слов «малый народ» в этом своем произведении Кошен не употребляет, говоря о «малом граде», «городке». А о «малом народе» говорит в другой работе, посвященной защите памяти Тэна, утверждая, что негоже приписывать всему французскому народу преступления «малого народа» революционеров, бесчинствовавшего в столице и бывшего меньшинством в провинциях.

Я специально так длинно останавливаюсь на генеалогии теории Шафаревича, чтобы показать простую вещь.

Лгут те, кто утверждает, что это антисемитская теория, которая приписывает «малому народу евреев» бесчинства против большого народа - русских. Кошен и Шафаревич не вкладывают в это понятие никакого этнического смысла, который во Франции и не имел места.

Лгут и те, кто бросился обличать Шафаревича в плагиате - из теоретического материала Кошена, никак не систематизированного, он построил стройную концепцию «малого народа» как меньшинства, навязывающего себя большинству в качестве элиты и социального посредника.

Шафаревич сумел показать малый народ как всеобщее историческое явление - тут и кальвинистские секты, стоявшие за английской революцией, и секта философов, стоявшая за французской, и «левые гегельянцы» в Германии с их беспощадной германофобией и франкофилией, и русские нигилисты, среди которых никаких евреев не было (Шафаревич приводит пикантный факт: когда в 1881 году темные обыватели на основании еврейского происхождения одной из цареубийц - Гесси Гельфман - устроили еврейские погромы, ЦК «Народной воли» в прокламации одобрил их как выступление трудящихся против эксплуататоров).

Сущность этого «малого народа» - в рассмотрении себя как избранных, как гигантов, в ногах у которых должны валяться ничтожные простые смертные, как ордена, призванного владеть и править. В ХХ веке эту миссию «малого народа» взяла на себя «российская», «советская» (меньше всего к ней применимо слово «русская») интеллигенция.

Весь «антисемитизм» Шафаревича, которым его позднее десятилетиями третировала либеральная критика, состоял в том, что он констатировал: социальная механика «малого народа» в ХХ веке приводилась в действие прежде всего этнической энергией еврейского национализма.
В первой половине ХХ века евреи ради разрушения черты оседлости и создания своего мира шли в революцию, во второй половине ради своего воссоединения с Израилем шли в диссидентщину. Но и в том, и в другом случае еврейский национальный порыв обретал формы характерной для «малого народа» ожесточенной ненависти к большому.

Подборка цитат, сделанная Шафаревичем из Бабеля, Багрицкого, многих других светочей местечково-революционной культуры, стала классической и кочует из книги в книгу. Пример Шафаревича явно подвиг Александра Солженицына на его фундаментальный труд «Двести лет вместе» (по сути - «Архипелаг ГУЛАГ» - 2: и по размаху, и по методу, и по общественному значению).

Понятно, что Шафаревичу достались мегаваттные разряды ненависти, вплоть до того, что американская Национальная академия наук в 1992 году потребовала от него добровольно самоотчислиться, чтобы не марать ее своим антисемитизмом (к чести нашей РАН, так прогнуть ее на предмет Шафаревича не посмели ни коммунисты, ни либералы).

Но, если вдуматься, концепция Шафаревича не возводит на еврейский народ обвинение в русофобии, а снимает его. Да, Шафаревич приводит ярчайшие примеры иудейской ксенофобии с ветхозаветных и талмудических времен. Да, он приводит ярчайшие примеры еврейской революционной и интеллигентской русофобии в ХХ веке. Но из его концепции следует, что до начала ХХ века евреи спокойно себе жили без русофобии, никакой генетической ненависти к русским у них не было.

В концепции Шафаревича энергия освобожденного из гетто еврейства столкнулась с социальными формами революционного «малого народа» и заполнила в нем практически все свободные места.

Яков Алтаузен не потому предлагал в своих стихах Минина расплавить, что евреи якобы испокон веков ненавидят русских, а потому, что ненавидящая русских социальная форма была заполнена такими Алтаузенами. Но не только, конечно - там же имелись красный недоскоморох Ефим Придворов, который Демьян Бедный, или историк-марксист Михаил Покровский, оба чистейшие русаки, вклад которых в формирование советского русофобского дискурса был огромен.

Разница между еврейской и нееврейской частями «малого народа» была в одном - когда советская власть, перестав в нем нуждаться, начала его разборку и утилизацию, с русской частью «малого народа» удалось покончить сравнительно легко, так как ее конструкция была чисто социальной (так же легко покончили во Франции с якобинцами).

А вот с еврейской частью вышло иначе - имея самостоятельный источник энергии, самостоятельные системы связей, по динамике и интенсивности далеко превосходящие и энергию ослабленного русского народа, и энергию социальной виртуальной советской власти, «малый народ» выжил, обрел новые ориентиры и цели - выезд из СССР, либерализация СССР по образцу стран, где диаспорам живется хорошо, самосохранение внутри советской системы.
Произошло окончательное самоотождествление этнической и социальной составляющей, выразившееся в приводимой Шафаревичем чеканной формуле Надежды Мандельштам: «Всякий настоящий интеллигент всегда немного еврей».

Нельзя сказать, что Шафаревич сам не провоцировал агрессию малого народа - наряду с суховатыми теоретическими выкладками и выписками в «Русофобии» немало убийственных публицистических пассажей, задевающих за живое.

Он умел пройтись и по личностям. Например, в примечаниях он дает убийственные характеристики двум кумирам интеллигентствующей диссиденции - Василию Гроссману и Александру Галичу с их регулярными русофобскими эскападами, типа высмеиваемого русского передовика производства:

«Галичу (Гинзбургу) куда лучше должен был бы быть знаком тип пробивного, умеющего втереться в моду драматурга и сценариста (совсем не обязательно такого уж коренного русака), получившего премию за сценарий фильма о чекистах и приобретающего славу песенками с диссидентским душком. Но почему-то этот образ его не привлекает».

Понятно, что такого литераторы и тусовка не прощают.

Обструкция приобрела такой масштаб, что сегодня, к примеру, официальные пропагандистские рупоры как воды в рот набрали - откликнулись на смерть мыслителя в основном «диссидентские» с патриотической или, как ни странно, с либеральной стороны издания (по большей части с антипатией, но такая антипатия лучше молчания).

Все это особенно показательно, если учесть, что современный «путинский» мир, каким мы его знаем на 19 февраля 2017-го, в значительной степени выдуман, сформулирован, сконструирован именно Шафаревичем.

К нему восходят логика и приемы антирусофобской пропаганды, нацеленной на Запад. К нему же - стилистика «они о нас», заточенная против русофобствующей оппозиции. Полемические конструкции, выстроенные Шафаревичем, можно обнаружить не только у патриотических публицистов, но и у Дмитрия Киселева и даже Владимира Соловьева, а многие тезисы Шафаревича давно перекочевали без ссылок в речи патриарха и президента.

Сама политическая философия Шафаревича - «третий путь», уводящий от «двух дорог к одному обрыву» - коммунистической и либеральной, почвенничество, традиционализм, критика западного пути к демократии, подчеркивание необходимости органичных политических, экономических, нравственных форм, характерных именно для русской цивилизации, лежит сегодня в основе нашего «официоза», по крайней мере как он представляет себя сочувствующим на Западе, протягивая руку то трампистской Америке, то лепеновской Франции.

Даже слово «скрепы» заимствовано, видимо, из работы «Русофобия» десять лет спустя».

Путинская Россия живет под влиянием мощной идеологической «солженицынской» доминанты, но для Солженицына не было, пожалуй, большего интеллектуального авторитета, чем Шафаревич, и именно это предопределило солженицынскую идеологию последних десятилетий.

Нас окружает «вселенная Шафаревича». И стремление операторов современной официальной антирусофобии скрыть свои истоки, на мой взгляд, довольно постыдно.

Но соответствие, конечно, не полное.

Для Шафаревича всегда и во всем на первом месте стоял русский народ. Для него это была та естественная органическая общность, та система солидарности, сохранение которой гарантировало продолжение человеческой жизни и в индивидуальном и в родовом качестве.
Все свои работы Шафаревич писал прежде всего в интересах русской нации, заботясь о том, чтобы в сложном многонациональном концерте, раздирающем СССР и Россию, интересы русских не пострадали.

Если он в полной мере и не преуспел, то уж точно создал точку сборки, создал тот антирусофобский дискурс, ту систему идейной поддержки русских национальных интересов, без которых нам в эти страшные годы было бы гораздо тяжелей.

Было и еще одно существенное отличие Шафаревича - уже от значительной части окружавшего его патриотического сообщества: неоопричников, неосталинистов, неоимперцев.

Побудительным мотивом написания «Русофобии» было решительное отрицание мнения, что сталинский тоталитаризм является естественным продуктом русской истории, а не революционным насилием над нею, что Сталин - это продолжение Ивана Грозного, Петра и вечной русской тяги к хозяйскому кнуту, что для русской души свобода невозможна.

Шафаревич категорически отрицал этот русофобский дискурс и не без недоумения относился к ситуации, когда его во многом единомышленники фактически приняли основные тезисы русофобской историософии, только с обратным знаком, заявив, что да - русскому человеку свобода не нужна, великий Хозяин наш вечный исторический архетип, от Грозного до Сталина, а неоопричнина - наш политический идеал.

Важно не забыть сегодня, что мысль Шафаревича в общем и целом этому восторгу перед злом противоположна.

Для него русская история была нормальным органическим историческим развитием, насильственно прерванным экспериментом по внедрению инфернальной социалистической воли к смерти. И личной задачей Шафаревича было вернуть Россию на пути жизни.

Шафаревич был всегда очень близок не только лично, но и идейно со Львом Гумилевым, антиманихейство и теория антисистемы которого так близки к жизнеутверждению и теории «малого народа» Шафаревича.

Но вот гумилевского евразийства, уничтожительного для русских, Шафаревич, кажется, никогда не разделял. Его заботило сохранение именно русского народа, он заботился о выживании и укреплении оригинальной русской цивилизации.

И в этом смысле наследие Шафаревича является, пожалуй, наиболее светлым и безупречным из всего, что оставила нам русская мысль второй половины ХХ века.

Егор Холмогоров

А. В.-М.: Уважаемый Игорь Ростиславович, хочу Вас попросить рассказать о себе. Кто Ваши родители, как Вы жили в детстве, как пришли в математику, что с Вами происходило в поздние годы.

Игорь Шафаревич: Вы знаете, собираясь к вам, я думал, что здесь будет интересно, но я себе совершенно не представлял даже приблизительно, что Александр Николаевич Васин, композитор и певец начнёт рассказывать о Законе взаимности, о группе «Ш» и причём, что особенно поразительно, в основном верно... (Смех в зале, аплодисменты). Это ещё раз показывает, в какой необыкновенной стране мы живём и в какое необыкновенное время.

Я родился в семье советских служащих, которые происходили из революционной интеллигенции низкого чиновничьего провинциального слоя. В семье я получил, по-видимому, очень сильный импульс (который я потом всю жизнь ощущал неосознанно даже, и только может быть, сейчас осознаю, какой он был сильный) любви к России, к русской литературе, к русской истории. Кроме моих родителей, у меня был ещё третий такой учитель, которого я всегда с благодарностью вспоминаю, – это громадный шкаф, оставшийся ещё с дореволюционных времён, набитый дореволюционными книгами моего деда. Он был учителем гимназии. Очень странный человек, никогда не прочитал ни строчки художественной литературы, считал, что это ерунда. Читал только историю и географию. Был очень скупой и поэтому покупал все эти издания в бумажных переплетах, чтобы они дешевле были, сам научился переплетать, и все они были вручную переплетены. В шкафу деда был и Кант, и история Соловьёва (она есть у меня до сих пор в его переплёте)… В общем, мне открывалась какая-то дорога в такие области, которые были в то время закрыты. А ещё в раннем детстве мне очень понравилась книга русских былин в грубом картонном переплёте… До сих пор помню даже буквы какими она была написана. Так я открывал для себя феномен культуры, науки. А однажды один приятель говорит: «Слушай, у меня есть книжка, мура какая-то, может тебе будет интересно». Я посмотрел: это был учебник истории Рима. И для меня открылось явление, что жизнь не исчерпывается тем, что я вокруг себя вижу, а куда-то в безконечность, в космос уходит, не исчерпывается теми днями и месяцами, в которые я живу, куда-то уходит в прошлое, идёт в будущее… Эта книга для меня стала переворотом. Моим увлечением стала история и настолько, что я даже думал (а мне было около десяти лет), что сделаюсь профессиональным историком, таким как Соловьёв или Костомаров. Много лет спустя я нашёл старую тетрадку, где тогда было написано детским почерком моё сочинение «Почему Самозванец был на самом деле сыном Ивана Грозного».

А потом в какой-то момент у меня появилась вторая область интересов – математика. Роль сыграло то, что я уже чувствовал – заниматься историей, будучи честным, трудно. Может быть, было не так. На самом деле много было хороших историков в России в то время и жить можно было, но тогда я этого не осознал. А математика… в неё многие шли как древние христиане в катакомбы или в монастырь: искали какую-то нишу от тяжестей жизни. Это была вещь не идеологическая, не нужно было клясться марксизмом, как в истории или философии.

Если стану инженером, попаду в сложную ситуацию, на стройке какой-нибудь дадут зеков-рабочих, с такими страшными сторонами жизни столкнёшься, а здесь уходишь в идеальное существование. Мне кажется, именно это подтолкнуло меня к занятиям математикой, кроме необычайной красоты, которая в ней существует. Родители сказали, что дадут мне денег на учебники, но с условием, что учебники по алгебре будут на английском, а геометрии на немецком языках. (Смех в зале, аплодисменты). Надо сказать, что язык математический это почти что даже и не язык.

Так для меня математика сделалась профессией. А историей, литературой я продолжал интересоваться, много читал для себя, но было такое чувство, что практически ничего из этого сделать нельзя, никакое влияние человека на жизнь невозможно. Вообще господствовало представление, что жизнь – это какая-то грандиозная машина. Это чувство подчёркивалось соответствующими лозунгами, висевшими, где попало. Они поддерживали в каждом из нас чувство, что никто никуда от этого не уйдёт, что такой строй жизни будет тебя встречать на каждом шагу и что эта огромная машина всё время что-то строит, строит… И даже терминология была строительная. Например, говорилось – «строительство на фронте науки»… А за пределами машины реальной жизни, имеется машина космоса, машина истории, которая управляется законами диалектического материализма, которые непреложны, которые читаешь у Маркса и Энгельса. И что все они такие же, как законы естественных наук: как можно рассчитать траекторию камня, точно так же можно рассказать и предвидеть развитие общества… Ты можешь только почувствовать ритм этой машины и быть маленьким винтиком в ней, и можешь вращаться в ту сторону, в которую эта машина действует. А если ты начнёшь «вертеться» в другую сторону, сразу же сломаешься.

А математика действительно была абсолютно свободной наукой, и осталась такой. Даже в физике были «идеалистические» теории, которые разоблачались – теория относительности, теория квантовой механики, а в математике и этого не было. Если ты аспирант или работаешь в математическом институте Академии наук, то сам выдумываешь свою задачу, открываешь, что эта задача существует или у классика какого-то в книжке её находишь, прикидываешь, как её можно лучше решить… Ты действительно являешься творцом, такой абсолютно автономной личностью, которая совершенно не подвержена механическим законам. В этом смысле математика была основным стержнем моей жизни.

Изменения стали происходить только в 60-е годы, когда стало ясно, что в стране что-то меняется под влиянием действий определённых людей и, значит, в этом можно как-то участвовать. И появилось чувство, что неучастие в этих изменениях, полный уход в математическую «башню из слоновой кости», в некотором роде предательство. У Достоевского в «Бесах» замечательно описывается эпоха реформ прошлого века, когда появилась свободная пресса и люди какие-то появились, и он говорит, что люди были в высшей степени разные: были там и жулики, но были люди и несомненно честные, причем честные были гораздо непонятней жуликов. Такая же компания была и у диссидентов.

Примерно в 67-м году я познакомился с Солженицыным.

А. В-М.: «Иван Денисович...» уже вышел или ещё нет?

И. Ш.: Уже вышел. Ещё при Хрущёве . Солженицын кипел: "Надо что-то делать!" Он собирался издавать журнал, общественно-литературный. Ему казалось, что у литераторов накопилось много вещей, которые они не могли напечатать из-за цензуры, но быстро выяснилось, что желающих на журнал не наберётся. Так постепенно мы пришли к идее сборника статей о современной жизни; через какое-то время родилась книга «Из-под глыб». Там было около десяти статей, три моих, три Солженицына.

А. В-М.: И ещё Агурский, Борисов, Барабанов…

И. Ш.: Это было, кажется, одно из первых моих открытых выступлений не по математическим вопросам. Сильным было влияние Солженицына, который говорил, что нужно писать, мысли, которые есть, нужно записывать… не надо смотреть на то, можно или нельзя напечатать, а надо писать.

Вот тогда и получились у меня как бы две линии жизни. Пересеклись они в 74-м или в 75-м году, когда за этот сборник, а потом за книжку о социализме, которую я написал (она ходила в самиздате), меня уволили из университета. И, хотя моя основная работа была в академическом институте, свою работу в университете я считал очень важной, там у меня было много учеников – и студентов, и аспирантов. Я любил с ними заниматься, много времени тратил на учеников и, думаю, что если бы меня не уволили из университета, то это плохо кончилось бы для меня. Большая нагрузка была, мог сорваться. А тут власти помогли: меня уволили, лекции не нужно было читать и, главное, закончилась с учениками очень большая постоянная работа, встречи по несколько раз в неделю с каждым. Нужно было составлять список, сколько у меня человек защитили кандидатскую диссертацию, так как я числа не помнил, а мог только по фамилиям вспомнить, я насчитал 33. Половина из них уже докторские защитили. Теперь у меня уже учеников не осталось.

А. В.-М.: А на что жили-то, когда ушли из университета?

И. Ш.: Но я же остался в институте им. Стеклова.

А. В.-М.: Игорь Ростиславович, Вы не расскажете о ситуации 68-го года с Есениным-Вольпиным; Ваше участие и что там происходило?

И. Ш.: Есенин-Вольпин жив и до сих пор, живёт в Америке. Он был человек несколько чокнутый, странноватый, как говорят «пыльным мешком по голове ударенный». Его действительно посадили в психиатрическую больницу «Белые столбы» под Москвой для очень тяжёлых больных. Почему посадили? Потому что они, три каких-то человека в 68-м году подали бумагу с просьбой разрешить им на какой-то площади Москвы провести демонстрацию в честь 15-летия освобождения России. Если отсчитать 15 лет, это будет год смерти Сталина. Я не знаю, что с двумя другими сделали, но его сразу же туда посадили. Для меня-то символ был такой, что это сын Есенина! Не можем мы разрешить, что бы с сыном Есенина, что бы уж он там не вытворял, если ничего уголовного нет, так обошлись.

А. В.-М.: А какая была идея письма, что за текст был?

И. Ш.: Содержание письма не играло никакой роли. Просто нельзя было допустить, чтобы эту историю замолчали. И письмо стало «ходить по рукам», попало к иностранным корреспондентам, его прочитали по зарубежному радио… И буквально через три дня, как письмо было подано, Есенина-Вольпина перевели в другую больницу, Кащенко, и я знал, в каком отделении он лежит, к нему всех допускали, то есть это уже не было заключением в психиатрической больнице. Конечно, он был человек, которому надо было периодически подлечиваться, успокоительные принимать, ещё что-то такое, но оснований для принудительного заключения его в психиатрическую больницу никакого не было.

Вообще, этот период был сложный. Взрыв диссидентства оказался очень разнообразным. Можно и Сахарова, и Солженицына зачислять в диссиденты. Первое чувство было, что хотелось свободно вздохнуть и на этой почве самые разные люди находили общий язык. Но через некоторое время диссидентство стало расслаиваться и разные направления очень сильно разошлись. Например, Бородин, сейчас он главный редактор журнала «Москва», тогда он жил в Ленинграде и входил в группу Огурцова. Очень интересное явление. Никто с ними сравниться не мог. У других диссидентов в основном это были лозунги, «мы за коммунизм очищенный от неверного понимания», «за возвращение к ленинским нормам»... Один даже ходил с плакатом, требуя возвращения к этим самым «нормам»… Его отправили в лагерь на три года. И когда он жаловался, мол, смотрите, за что меня отправили, я ему сказал: «Вы получили то, о чём просили. А где-нибудь в 20-м году Вас бы просто пустили в расход и всё».

Об Андрее Сахарове. Сейчас его крайним демократом, антикоммунистом представляют – это неверно. В своих первых произведениях он стоит на совершенно социалистических позициях: требует ослабления цензуры, больше демократии, отмены привилегий и так далее. Но в основном, это были заимствования с Запада.

А вот люди из ленинградской группы Огурцова были совершенно оригинальны. Они разработали, основанную на философии Бердяева, свою концепцию будущего России. Я не поклонник Бердяева, но их подход меня заинтересовал. Например, они говорили, что должно быть не три власти, а четыре. Четвёртой должна быть нравственная власть, которая будет принадлежать представителям церкви и каким-то наиболее морально достойным людям в обществе. Они считали, что надо создать большую группу, которая в какой-то момент станет настолько значительна, что выступит и возьмёт власть в свои руки. Они собрали человек до тридцати, наверное, на том их и посадили. Но это была очень думающая, очень свежая, интересная группа. Остальные все долдонили об «очищенном социализме». А на практике они сосредоточились на «правах человека», которые в конце концов сошлись в одном – праве на эмиграцию.

Вернусь к нашему сборнику. Ряд статей мы с Солженицыным рассматривали. В очередной раз я к нему пришёл домой, вдруг звонок, его жена говорит: «К тебе пришли». Он вышел, и я слышу его возбуждённый крик: «Ах, вот вы как!» Они говорят: «Да, мы вас уводим». Я вспомнил, что обыск можно проводить в квартире задержанного, но на вещи, которые при тебе находятся, должен быть особый ордер. Я быстро материал сборника запихал в портфель и вышел в прихожую. Вижу там восемь молодцов таких стоят, кто-то в милицейской форме, остальные в штатском. Ну, они Солженицына и увели.

Увели, потом выслали из страны, но связь была. Он мне даже звонил время от времени из Швейцарии. Мы решили, что наш сборник должен быть издан как русский самиздат. Мы были против духа эмиграции и равнения на заграницу. На пресс-конференции, которая собралась у меня дома, я высказал «крамольную» мысль, что нельзя духовное общественное движение строить на том, как уехать из нашей страны. Это оскорбительно для страны, если главной проблемой называют ту, как из неё уехать! Главная проблема для страны – как в ней жить. На меня обрушился тогда страшный шквал, я оказался как бы штрейкбрехером в этой среде в первый раз (потом это повторялось). Таким был, мне кажется, главный раскол в диссидентстве.

Мы хотели сборник «Из-под глыб» опубликовать в советском самиздате и были запущены все обычные механизмы распространения: люди, которые распечатывали такие материалы, у них были связи с другими, которые или тоже распечатывали или фотографировали, иногда переписывали от руки; ксероксов тогда ещё не существовало вообще, компьютеров тем более. Сам я сделал около десяти экземпляров… И вдруг через некоторое время люди мне начинают возвращать их! Говорят, что как-то не пошло. Спрашиваю: – Почему? – Да что это за сборник, – говорят они, – вместо прав человека там что-то о России, о православии! Да может быть он шовинистический, да может быть он славянофильский?! Один мне даже сказал: «Вы знаете, он даже каким-то славянофильством пахнет». Я говорю: «А что, славянофильство криминальным было?»

А. В.-М.: Я сам помню, что нельзя было найти этот сборник! Я мог достать всё. А это в руках не держал. Знал, что он есть. Найти было невозможно.

И. Ш.: Да, это уже одни диссиденты противодействовали другим: так проявлялся тот раскол среди диссидентов, о котором я сказал раньше. Многие из них просто хотели уехать, а власти уже охотно разрешали отъезд. И жаждущие эмиграции потеряли полностью какой бы то ни было контакт не только с народом (об этом и речи не могло быть), но и с основной массой интеллигенции. Реально это был маленький кружок людей, который всё больше и больше в себе замыкался и ориентировался только на связь с заграницей; на то, что они что-то напечатают здесь, передадут корреспонденту американскому, он это прочитает по американскому радио и так они сделаются известными. Потому всё и заглохло примерно к 80-му году. Говорят, Андропов делал на Политбюро доклад, в котором сообщил, что «язва диссидентства наконец изжита». И, мне кажется, так и было. А это был действительно упущенный шанс.

Где-то в 60-е годы могли начаться в СССР изменения и экономически, и нравственно гораздо более сильные, чем «перестройка» конца 80-х годов. И за это, в частности, ответственен тот слой, который тогда называли диссидентами, сейчас называют шестидесятниками. Этот слой сознательно сконцентрировался в маленькую группу, чуждую стране, а по чуждости через некоторое время и враждебную. Схема проста: «Как это нас не понимают, и не принимают?!» Бывшие диссиденты начали писать такие вещи, читая которые, приходишь в ужас…

– Интеллигент в России – это зрячий среди слепых…

– Интеллигент, это вменяемый среди невменяемых!

– Интеллигент в России – человек среди животных… и тому подобное.

Записка из зала: Игорь Ростиславович, расскажите, пожалуйста, об истории создания «Русофобии» и событиях, которые за этим последовали?

А. В.-М.: Вообще-то, о последующих событиях можно прочитать в журнале «Наш современник» за 1991 год, № 12. Здесь большая статья Игоря Шафаревича – именно отклики на сбывшуюся «Русофобию».

И. Ш.: Да, она называется «Русобофия. 10 лет спустя». А вообще вся эта работа в какой-то мере связана со сборником «Из-под глыб». Когда он вышел, Струве, издававший в Париже журнал «Вестник христианского движения», предложил опубликовать кое-что в этом журнале, в котором было напечатано несколько статей, опровергавших диссидентские произведения, очень, кстати, популярные, относительно того, что русская история сплошная неудача, что в России всегда господствует диктатура и террор – и при Иване Грозном, и при Петре, и при Сталине; что русская душа вечная раба, а рабство заложено в русской психике и так далее. Я вспомнил, что и в статьях Солженицына разбирались подобные работы, ходившие в самиздате. Значит, существует какое-то течение, но тогда должна быть причина, по которой это течение возникает. Меня интересовала и до сих пор интересует параллель русской истории и истории французской революции, занимаясь которой я наткнулся на интереснейшего и умного автора – Огюстена Кошена. Он пишет, что французской революции предшествовало такое же течение во Франции: и крайнее глумление над французской историей, и в непристойном виде Орлеанскую деву выставляли, над Генрихом IV издевались и всю жизнь Франции представляли, как комическое недоразумение. А позже я увидел, что и в Германии в своё время это было, в эпоху молодого Маркса. Как у нас писали, что Пушкин, Лермонтов только ничтожные подражатели Байрона и в России никакой литературы нет, так и в Германии – что нет там литературы, а там уже и Гёте был, и Шиллер, и романтики, что вся литература, мол, только во Франции. А Вольтер объяснял французам перед революцией, что Франция дикая страна, а цивилизация только в Англии. И я увидел, что существует повторяющееся историческое явление. Мне показалось, что это интересно. Вот это я и изложил. И ничего бы, думаю, не было, если бы я не высказал своё мнение, что имеется некий слой еврейской интеллигенции, которая в этих разрушительных событиях особенно активно участвует. (Вот, кстати, как у нас сейчас.) Это вызвало страшную реакцию и обиды.

А. В.-М.: Всё остальное вроде не заметили, да?

И. Ш.: Да. Только на эту тему и была основная ругань в колоссальном количестве. Был какой-то период, когда все толстые журналы каждый месяц – как будто кто расписание составил – печатали материалы с опровержением моей работы.

Записка из зала: Игорь Ростиславович, как Вы можете объяснить цикл Чижевского в отношении обществ?

И. Ш.: Я не знаю. Это вопрос, над которым я никогда всерьёз не задумывался и не компетентен ответить.

А. В.-М.: А вот у Вас в одной из работ написано, что революция – это проявление идеи смерти; и соответственно, есть проявление идеи жизни: получается, что существуют два мощных полярных устремления?

И. Ш.: Я думаю, что здесь совершенно другое. В каком-то смысле Вы ставите вопрос о функции зла в жизни и смерти как высшего зла . Знаете, очень трудно ответить, очень уж абстрактный вопрос.

А. В.-М.: Игорь Ростиславович, можно Вас спросить о Данииле Леонидовиче Андрееве – Ваше отношение к нему; в частности, Вы в своей статье вроде называете его мыслителем, а потом, если я правильно понимаю, «Розу мира» почти всю куда-то отодвигаете, а говорите о поэте. А всё-таки, совокупно – что это такое? Или Даниил Андреев – принципиальная несходимость, несводимость внутренних устремлений?

И. Ш.: Да, конечно.

А. В.-М.: Но второй том-то стоит в середине конструкции, с его же подачи; то есть он скрепляет трёхтомник .

И. Ш.: Конечно, я согласен, что в Данииле Андрееве имеются какие-то две стороны, не объединённые синтезом. Стихи его большей частью могут быть восприняты в традиционном мировоззрении, условно говоря, а «Роза мира»… Там имеется, с одной стороны, описание его субъективных видений, а с другой – цепочка знакомых рационально-либеральных постулатов.

Что же видел Андреев? Мне кажется, он видел нечто реальное. Он часто сетует, что слов не хватает для описания его мистических видений или галлюцинаций. Возможно, это некоторые художественные образы… Важно, что субъективно он нечто видел так же ясно, как я вижу вас, а вы меня. И эти образы, мне кажется, могут вкладываться в любое мировоззрение – традиционное христианское или в какое хотите. Но то, что он говорит о самой идее «Розы мира» – объединение всех религий, необходимости заимствовать всё рациональное и так далее… у меня такое впечатление, что говорит просто другой человек, который к мистическим видениям, к тому, что религия поднимает человека над миром, не имеет никакого отношения, и который будто и не понимает, что при «объединении» каждая религия теряет именно то индивидуальное, ради чего люди в неё и веруют, почему она и существует.

Предположим, что в наш мир вторгается божественное, или вообще сверхъестественное, но мы не можем его воспринимать так же отчетливо и ясно, как нашу будничную реальность. При передаче оно искажается. А передаётся оно, главным образом, при помощи мыслительного культурного аппарата человека определённой эпохи. Так и у Даниила Андреева. В «Розе мира» поразительно розовое отношение к русским народовольцам-рево-люционерам, людям, которые каким-то загадочным образом ненавидели существующий строй. Им стало совсем невозможно жить, когда освободили крестьян. Настолько невозможно, что надо было идти и убивать! Андреев совершенно не почувствовал, что это патологическое сознание, и как интеллигент начала века, относился к ним с обожанием. И таких диссонансов у него много. Одна из самых ярких новелл, поразительная – образ Сталина! И потом вдруг кончается тем, что Сталин проваливается в какие-то низшие миры, за него борются чёрные силы, которые считают, что в Сталине содержится запас их чёрной энергии, что они должны его снова возродить для будущей жизни. Но тут на коне (?!) прискакал Авраам Линкольн… ему помогает Александр I… и они отправляют Иосифа Виссарионовича куда-то ещё дальше… Я сказал его вдове, Алле Александровне, что эта легенда не воспринимается и она ответила: «Я всегда стараюсь обходить эти страницы».

А. В.-М.: Игорь Ростиславович, можно ещё вопрос. Это по поводу Вашего отношения к слову «понимать» и «не понимать» и связанной с этим проблемой человека. Мне кажется, многие об этом думают. Так что ж такое «понимать»?

И. Ш.: Вы затронули очень больной для меня вопрос, над которым я очень много думал. И очень, по-моему, злободневный, потому что термин «понимание» в европейской цивилизации претерпел изрядную трансформацию, в то время как в более традиционных культурах смысл истории, смысл жизни до сих пор понимается через миф, через ритуал. Условно говоря, каждая религия основывается на мифе, который воспроизводится в ритуале. Но такая форма понимания как бы потеряла свой престиж. Смысл слова «понимание» в цивилизации, начиная примерно с ХVII века и до нашего времени, всё более суживаясь, приобрёл характер… поиска причин, причины события, цепочки явлений, движений человеческого бытия. То есть опять всё сходится к модели: причина «толкает» какое-то тело, тело толкает следующее тело, третье и так далее. Мы опять приходим к механической машине, которую можно разложить на элементарные части, потом собрать и увидеть как она работает по принципу причины и следствия.

Однако, наибольшая часть значительных сторон жизни в эту терминологию «понимания» не укладывается. Мне кажется, что в эту категорию вообще не укладывается всё, что связано с живым, тем более то, что связано с человеком. Это чисто физико-математическое представление с безконечным пространством, с безконечным временем, это идея, что всякое явление может быть изучено и воспроизведено с помощью эксперимента. А эксперимент основывается на том, что во всех условиях экспериментатор будет объективен. Но в большинстве случаев мы сталкиваемся с такими проблемами, которые от нашего отношения, от нашего переживания, даже от нашего самочувствия в данный момент роковым образом зависят.

А. В.-М.: Ну это всё гегелевское, что человек, наблюдающий мир, может быть безпристрастен.

И. Ш.: Да. А безпристрастность учёного, например, означает, что один кубический сантиметр железа в лаборатории Москвы, точно такой же, как кубический сантиметр железа где-нибудь в Лос-Анджелесе. Но характерное свойство живого как раз означает нарушение одинаковости! В каждый момент живое действует непредсказуемым образом и имеет некоторую свободу своего движения. Благодаря этому происходит раздвоение в отношение к миру.

Среди учёных естественнонаучного направления было такое счастливое исключение – изумительный биолог, величайший ученый нашего века Конрад Лоренц, создатель науки о поведении животных, этологии. Его главная книга об агрессии и зле не так давно впервые на русский переведена. И Лоренц говорит, что какое-то действие может быть морально или неморально только в том случае, если оно направлено на живое. А так как современный человек имеет дело, как правило, с неживым, то он уже отучился от подхода к своим поступкам с точки зрения моральности, ответственности, а оценивает их исключительно с точки зрения целесообразности. Если такой «современный человек» сталкивается с чем-то живым, противоречащим ему, наш «современник» быстро это уничтожает. Такова примерная схема нынешнего экологического кризиса: он только логическое последствие изменения понятия «понимание», которое произошло, начиная с так называемой «научной революции» ХVII века.

А. В.-М.: А какое другое возможно понятие «понимания»?

И. Ш.: Вы знаете, когда читаешь Толстого, чувствуешь, что он это прекрасно понимал. Он пишет: «Они говорили друг с другом, но главное, что они узнавали – были не слова, а их понимание друг друга. Оно текло помимо разговора...».

Человечество существовало сотни тысяч лет и не вырождалось в фантастически тяжёлых условиях и поэтому вряд ли человек может существовать, не осмысливая каким-то образом свою жизнь и окружающий мир. Тот же Лоренц говорит, что сейчас всё основано на понятии объективности, что для нас достоверно только то, что может быть измерено. Такая объективность уничтожает человека. Однако, даже социологические процедуры говорят, что гораздо более достоверной является та часть наших знаний, которая называется субъективной. И это, как всегда, заложено в языке: субъект, «суб» это значит «под», это то, что лежит в основе! Это те наши переживания, которым мы должны доверять гораздо больше, чем знаниям, выведенным путём логических рациональных соображений! Именно «рациональные знания» сплошь и рядом приводят людей совершенно не к тем последствиям, которые они ожидают.

А. В.-М.: Но дальше вопрос и думаю, Вы знаете какой: субъективное имело большое значение, когда раньше жили семьёй, хутором, селом, племенем. Одного живого хватало на остальных живых. Но с расширением контактной базы у нормального живого стало не хватать сил на других живых, на безконечные шероховатости, индивидуальности, неровности... Не ради ли своего спасения человек переходит на машинный вариант понимания? Что с этим делать? Гений, наверное, способен (на то он и гений) вмещать и живое и неживое, и что-то ещё такое, о чём мы не знаем. А что делать на уровне, ну, не совсем обыденного сознания, но хотя бы средне-приподнятого?

И. Ш.: Такова особенность общества, которое строится, которое делается всё более анонимным обществом. Человек вынужден иметь дело с другим человеком, которому он не может посмотреть в лицо; с которым он контактирует вне традиционных, за сотни тысяч лет выработанных способов контакта между людьми. Теперь почти не видна улыбка, не виден взгляд, не слышен смех. У Лоренца, кстати, имеется очень глубокий анализ, что такое смех...

А. В.-М.: ...и что животные могут смеяться. Хочу напомнить одну цитату, которую использует Игорь Ростиславович, о том, что если два волка дерутся и один ослабел, он сразу показывает противнику свою уязвимую жилу, и тот клацает зубами, но никогда не хватает и не рвёт. Не может. Он не человек…

И. Ш.: Конечно! Этот же кодекс живого воспроизводился древним рыцарем, который сдаваясь, снимал свой шлем, обнажая голову и делая тем самым невозможным удар по голове, потому что в его противнике была запрограммирована невозможность пренебречь таким жестом. А мы теперь как будто запрещаем себе решать вопросы жизни на основании личных впечатлений!

Например, голосование. Демократия была рождена в Афинах, где жило примерно 20 тысяч жителей. Перикл говорил, что он знал каждого жителя этого города в лицо. Вот это и есть неанонимное общество. Я думаю, что нужно постараться придать нашим общественным институтам как можно менее анонимный характер.

Записка из зала: Игорь Ростиславович, расскажите, пожалуйста, о Вашем отношении к Николаю Данилевскому.

И. Ш.: Вы знаете, я очень рад, что у вас был вечер, посвящённый Данилевскому . Его недооценивают.

А. В.-М.: Или специально замалчивают…

И. Ш.: Да, похоже. Потому что его книга «Россия и Европа» это первое принципиальное опровержение концепции постоянного прогресса, который, конечно, далеко не является универсальным свойством человеческого жития.

В античности, например, исходили из концепции упадка: сначала золотой век, потом серебряный, мы живём в железный век. Часто появлялось представление о циклическом движении – оно было в эпоху Возрождения. Хотя ещё Аристотель говорил о философах, утверждающих будто всё повторяется. Но постепенно концепция прогресса почти вытеснила другие теории. И, между прочим, постоянный прогресс понимался и понимается не в смысле стремления к какому-то идеалу, а лишь как накопление всё большего числа однотипных частей, накопление до безконечности. Вот такой принцип: передовые цивилизации это те, которые накопили таких частей больше и, конечно, это Европа или в общем смысле Запад. А остальные отстали, свернули на тупиковые линии развития… Этой точке зрения и противостоит книга «Россия и Европа». И хочу напомнить, что через несколько лет после неё Данилевский написал другую книгу (в двух томах) о дарвинизме , где он приводит ряд возражений не против принципов существования естественного отбора, а против использования естественного отбора в качестве чуть ли не единственного объяснения приспособленности и совершенства мира. Насколько я знаю, ни одно из его антидарвинистских утверждений до сих пор не опровергнуто.

Возвращаясь к его главному труду, скажу, что согласен далеко не со всем. Когда он говорит, что романо-германский культурный круг состарился, выработался и уже идёт к концу, и что будущее принадлежит славянскому культурному кругу, который создаст единый славянский союз с центром в Константинополе… Однако же не было и нет такого славянского единства. Вот сейчас происходила страшная кровопролитная война в Югославии между славянами! И даже не между разными славянскими народами, а внутри одного народа! Все – сербы, но одни – православные, другие, хорваты – католики, третьи – боснийские мусульмане.

А. В-М. (обращаясь к слушателям): Игорь Ростиславович несколько раз был в Югославии во время той войны.

И. Ш.: Да, был и столько ужасов наслушался про эту войну. Она показала, мне кажется, что, по крайней мере, в одном смысле Данилевский не прав – не существует, увы, универсальной славянской общности. Если уточнить концепцию Данилевского, что речь идёт о славянско-православном единстве, то оно чувствуется до сих пор. Его чувствуешь в той же самой Сербии, несмотря на то, что Россия по отношению к Сербии вела совершенно предательскую политику. Все эти чудовищные несправедливости по отношению к сербам, которые творились – и бомбёжки, и истребления, и блокада – всё это происходило в согласии с постановлением Совета безопасности ООН, в котором Россия голосовала «за». Тем не менее, когда там говоришь, что ты русский, преображается лицо и тебя встречают, как родного брата. Чувствуешь, что есть какая-то подспудная тяга, как может быть у родственников, которые давно не виделись, но при встрече чувствуют что-то родственное.

А. В.-М.: Игорь Ростиславович, можно сменить тему? Пусть меня простят присутствующие, может быть то, что спрошу, интересно одному мне. Вы говорили о таком идеальном существовании в математике, но ведь были же и борения. Вот Брауэр, вот Гильберт, – кто Вам ближе?

И. Ш.: Я, скорее, на стороне Пуанкаре(смех в зале, аплодисменты), продолжателем которого был Брауэр. Хотя мне кажется, это малоактульный для математики вопрос. Это что-то вроде философии в математике, а не реального дела.

Валентин Белецкий: А всё-таки, Игорь Ростиславович, хотя бы немного о Льве Гумилёве.

А. В.-М.: Что оказывается важнее – племенная кровь или общая судьба?

И. Ш.: У меня сохранилось особенно тёплое отношение к Льву Николаевичу Гумилёву. Дело в том, что когда в начале 80-х годов мои друзья распечатали где-то 50 экземпляров «Русофобии» и разослали в разные города, Гумилёв был первый человек, ну кроме самых близких, с которым мы обсуждали эту мою работу. Что касается его значения в исторической науке, то оно чрезвычайно велико.

Отцом истории называют обычно Геродота, написавшего первую книгу истории, точнее, «Историю» в девяти книгах. Он создал поразительную концепцию, в центре которой стоит драматическая борьба маленькой Эллады с наступающей на неё Персидской империей, а вокруг них распространяются дальше с одной стороны скифы, с другой стороны народы Древнего Вавилона и Египта, хранящие древние культуры; дальше идут некие дикари, потом люди с пёсьими головами, муравьи величиной с собаку, охраняющие золото и кончается это всё тем, что история переходит в этнографию и миф. Вот такое грандиозное видение мира, как громадного пейзажа… Существует легенда: однажды Геродот публично читал свою книгу, при этом присутствовал мальчик, который разрыдался от восторга, и Геродот предсказал ему большое будущее. Мальчика звали Фукидид. И он в свою очередь написал другую книгу абсолютно в антигеродотовским духе. Исследуя примерно 20 лет Пелопонесской войны, он описал их с величайшими подробностями: речи отдельных ораторов, социальные группы, какие материальные интересы влияли и так далее. Так в истории зародились две основные линии, начатые этими великими людьми. Конечно, подавляющая часть историков продолжает Фукидида и без их работ история не могла бы существовать. Но в то же время, история не имела бы смысла, если бы там время от времени не появлялись историки типа Геродота. К такому типу принадлежит и Лев Гумилёв. Когда он описывает историю Евразии и делит её на пять, что ли, столбцов: Дальний Восток, Великая степь, Ирано-Арабский мир, Славянский мир+Византия и Западная Европа, ты будто из маленького какого-то домика выглянул в окошко и весь мир увидел.

У Гумилёва есть две теории. Они, кстати, совершенно разные и могут существовать одна без другой. Первая – его так называемая теория пассионарности. Она заключается в том, что на Землю из космоса приходит какое-то излучение. Это излучение, падая на определённую группу населения, вызывает в нём появление нового признака, который он назвал пассионарность, то есть повышенная энергетическая активность. При этом возникает новый народ с пассионарной активностью, которой этому народу хватает примерно на полторы тысячи лет. Мне это кажется умозрительным.

Вторая теория о том, что так называемое «татарское иго», это выдумка, а вхождение России в татарско-монгольскую империю было благом для русских. А ига никакого и не было, да и слово-то придумали поляки чуть не в ХVIII веке…

Мне кажется, я понимаю, в чём причина появления этой теории. Гумилёву нужно было видеть историю Евразии как единый процесс, а она распадалась на историю Дальнего Востока, историю Ирано-Арабского мира и так далее. Лев Николаевич считал, что Великая степь является связующим звеном, которое придаёт единство, что это гораздо более сложная цивилизация, чем историки представляли… Об этом его книги о гуннах, о тюрках – очень интересные, читая которые чувствуешь, как у тебя открываются глаза. А вообще-то, его специальностью как историка были вот эти кочевники. Он очень любил их и переживал, что нами они воспринимаются как... незваный гость хуже татарина… Заодно Гумилёв объясняет, как русские, всегда воспринимающие себя великим народом, смогли сохранить свою государственность в тяжелейших условиях. Это ведь чудо, что русские смогли такое перенести.

Я в этом вижу залог того, что и мы перенесём испытания наших дней.

А. В.-М.: Спасибо Вам, Игорь Ростиславович, за этот вечер, и поклон за все великие Ваши труды.

(Продолжительные аплодисменты).

Р.S. После встречи с И. Р. Шафаревичем руководство Центра авторской песни отказалось предоставлять нам помещение для дальнейших собраний.

Зная этих людей больше тридцати лет, могу предположить, что такое решение они приняли под чьим-то нажимом... Похожие истории происходили со студией и в других местах.

"На родине, как на чужбине..."

А. Васин-Макаров

Сокращённый вариант записи вечера 11 февраля 1997 г.; Центр авторской песни, 5-й сезон, собрание № 72. – Прим. ред.

На вечере я излагал математическую суть Закона взаимности. Ленинская премия присуждена И. Р. Шафаревичу за решение обратной задачи теории Галуа над полями алгебраических чисел. – Прим. А.В.-М.

Повесть А. Солженицына «Один день Ивана Денисовича» впервые опубликована в журн. «Новый мир», 1962 г., № 11.

А. С. Есенин-Вольпин заканчивал перевод книги П. Дж. Коэна «Теория множеств и континуум-гипотеза». (Тогдашнего математического бестселлера) и потому он должен быть немедленно освобождён – таким был главный официальный мотив этого письма. Книга вышла в 1969 году. (А. В.-М.)

Возможно, я не очень точно задал вопрос, но, скорее всего, зла в жизни почти нет, а есть последствия нашей безответственности; и смерть ни есть зло. Однако, отвлекать слушателей от нашего героя мне показалось неудобным. – (А. В.-М.)

Имеется в виду издание: Андреев Д. Л. Собрание сочинений в трёх томах. М., 1993 г., в котором «Роза мира» занимает 2 том.

Собрания, посвящённые Н. Я. Данилевскому проходили в студии 19 ноября 1996 г. и 28 января 1997 г.

«Россия и Европа» издана в 1868 г., «Дарвинизм. Критическое исследование» в 1885 г.